Врачиха! …твою мать!

 

Свою профессиональную деятельность двадцатитрёхлетняя выпускница медицинского института начала именно там, куда все преподаватели категорически не советовали попасть после окончания мединститута – в «густонаселённой» Якутии, где расстояние от любого населённого пункта до районной больницы, где может быть оказана специализированная помощь, было около двухсот километров.

Поэтому все старались устроиться получше, поближе к центральным районам. Будущая выпускница тоже подсуетилась и договорилась о распределении в посёлок, находившийся рядом с городом, и недалеко от своего дома. Но на распределении её ждал сюрприз: на её место взяли совсем другого человека, а ей предложили на выбор любое самое хорошее место в Иркутской области. В результате она получила распределение в Усолье-Сибирское, но доехать туда не получилось, потому что буквально за месяц до окончания выпускных экзаменов встретила выпускника геолого-разведочного факультета и, не долго думая, сговорилась с ним ехать в солнечную Якутию, а именно в Оймякон, полюс вечного холода.

До Якутска долетели нормально, хотя страхов было много, деревенская девочка нигде до этого не была, и отрываться от родных было страшно. Потом был перелёт на Ан-24, полет над залитыми солнцем, раскрашенными в разные краски сопками, больше похожими на морские огромные волны с высоты полета самолета. Полет продолжался всего два часа, но казалось, что очень долго, из-за попадания в воздушные ямы.

Местом работы оказалась маленькая участковая больничка, обслуживавшая поселок, вернее прииск, открытый в годы войны в сорок четвёртом году. Основное жильё было именно тогда и выстроено в виде длинных бараков, в которых были однокомнатные жилые помещения для семей. Прошло почти сорок лет после войны, а уровень жизни на прииске просто поражал своей бедностью, убогостью строений. Всё жило ощущением временности пребывания людей в этом месте. Люди приезжали для того, чтобы урвать северных денег и, не очень затрачиваясь на обустройство, вернуться к более комфортной жизни на Материке, так почему-то все северяне называли центральные районы, откуда они приехали на заработки.

Работа в участковой больнице началась сразу в полном объёме: тридцать человек каждый день осмотреть в стационаре, столько же принять во время приема, а потом еще обслужить десять-пятнадцать вызовов. И так всю зиму, а зима начиналась в октябре с морозов в тридцать градусов, в ноябре уже было до шестидесяти, и теплеть начинало только в мае.

В первый же год работы в декабрьские морозы в стационар привезли в войлочном одеяле совершенно голую, несмотря на сильный мороз старушку. Она была на грани, поэтому никто уже не думал о том, что она чувствует, все равно ведь умирает, какая ей разница.

На больничную кровать положили истощенное тело, буквально кости, обтянутые бронзовой кожей. Говорить она не могла, только стонала и плакала без слёз, видимо и слез не осталось в этом безжизненном теле.

Врач осмотрела умирающую, и не могла принять решение, что же делать с ней. Женщина оказалась не такой уж старой всего шестьдесят три года. Она давно жила одна, помочь ей было некому. Приболев, она просто оказалась на длительное время без еды, и началось истощение, которое перешло в кахексию. Больной назначили витамины, внутривенно глюкозу, препараты улучшающие кровообращение так на всякий случай, потому что выздоровления никто не ждал при таком состоянии.

Каждый день женщину приходилось мыть. Нужно было менять постель и чистить матрасы. Санитарки отказывались мыть и убирать за больной, приходили к докторше со скандалами и угрозами уволиться. И молодая врач мыла женщину сама. Сначала было неприятно до тошноты, но потом чувство жалости и сострадания, человеческого тепла и участия как-то уменьшили восприятие неприятной процедуры. И женщина почувствовала искреннюю поддержку, участие и заботу. Она начала понемногу есть, пить, к ней стала возвращаться речь. Весь коллектив со дня на день ждал, когда же кончатся их мучения и муки этой страдалицы. Но Бог принял другое решение. Женщина стремительно поправлялась. Через месяц она уже начала хорошо говорить, сидела в постели, хорошо ела, еще через месяц стала набирать вес.

Молодая врач, приходя на осмотр, подолгу выслушивала рассказы о тяжёлой жизни этой женщины. И женщина привязалась к врачу. Она ждала её каждый день, и, если врач не приходила, из её палаты раздавался грубый громкий крик: «Врачиха,…твою мать!» Крик продолжался до тех пор, пока «врачиха» не приходила к ней. Уговоры персонала не значили ничего. Ей нужна была любовь, тепло и доброжелательность врачихи, которые подпитали её и вернули к жизни. Хотя саму эту жизнь женщина проклинала всеми доступными оборотами речи, приобретёнными за двадцать пять лет каторги.

Эта старушка не была Божьим одуванчиком, она была старой зечкой без права выезда с территории. Её отец в годы войны возглавлял банду на Украине. Дочь он сделал своей сожительницей в шестнадцатилетнем возрасте. У нее родился сын. Отца и всю его банду расстреляли, а её семнадцатилетнюю отправили в Оймякон на прииск в лагеря. Сына отобрали, и она никогда его больше не видела. Короткая, но страшная история повторялась женщиной каждый день, и врачиха терпеливо слушала исповедь этой женщины.

Что-то теплое, человеческое появилось во взгляде этой несчастной женщины, она отогрелась, набралась сил. И, хотя, просила у Бога освобождения от этой тяжелой судьбы, продолжала жить.

Через десять лет летом врачиха уехала из Якутии на материк. Осенью старая зечка спокойно перешла в иной мир.