Дед Антон взял с печки спички с папироской и, закурив, сел за стол. В избе нагретой и распространяющей уют, я пил чай и ел яйцо. Высокий, неулыбчивый, крепкого телосложения дед Антон, пододвинул ко мне хлеб с маслом, и продолжил угрюмо курить. Часы защелкали, заскрипели и раскачивавшийся маятник, возвестил: «восемь часов». Он обернулся, щурясь от дыма и невнятно что-то промолвил.

- Хочу сегодня по деревне пройтись. – Заявил я, заканчивая трапезу и благодаря за еду. Он с безразличием ответил:

- Пройдись, ан же и я разрешаю.

- В лес потом сходим?

- Нет, тебе если неймется и там побродить, то сам и ходи. Больший ты, маленько перетянул.

После длительного проживания в городе, вращения в бонтонном обществе, простонародная речь деда, негативно воздействовала на меня. Впрочем, я вернулся в деревню на временное проживание, после неудачных деловых сделок и вынужден буду вновь привыкать к речи, слышанной с детства.

Наливая в кружку еще одну порцию чая, мне пришлось признаться самому себе в том, что схема построения бизнеса оказалась провальной. По обыкновению я сооружал ее в таком ракурсе:

«- Постройте мне то, что есть, ибо мне кажется, что оно скоро исчезнет.

- Пока оно будет строиться, исчезнет то, что могло бы быть. – Возражали мне помощники.

- Да! И появится именно то, что не нужно.

- То есть то, что будет построено. – Заключал я».

И так как мой план всегда доводился с успехом до конца, я ослепленный этим, не задумывался над тем, что когда-нибудь появится то, что уже было неоднократно сооружено в предыдущих проектах. И данное повторение предопределило мое разорение.

Я ощутил всю комбинацию стресса и начал безутешно пить. Лишь краткое письмо деда, отрезвило меня. Оно было кратким, но дельным:

«Новый год скоро. Если город тебя еще не сожрал, топай ко мне. Как-никак, ты мне внук».

С того времени, как я отбыл в город, мы с ним виделись лишь пару раз. По большей части, я отсылал ему деньги и гостинцы, а он сообщал, что их проточную речку решили превратить в поле для гольфа, а дома на третьей линии снести для постройки коттеджа.

«Твои проделки, окаянный? Совсем деньги ум запорошили?» - писал мне дед, наивно полагая, что строительством по стране, занимаюсь исключительно я и больше никто. Пару лет он так и верил в свою версию, пока я не приехал потерянный и разоренный и не поведал о своих делах. Он мудро резюмировал:

- Вот без тебя и достроят. Паучья твоя душа.

Новый год мы встретили с картошкой, пирогами и самогоном. Рождество дед не встречал, объясняя свою позицию тем, что «священник Степан кровь любит, а я седой, ребра считаю. Он речку руками разводил в тогдашнем, среднем возрасте и люди не озлились на него. Руку ему целуют, грехи в себе какие-то ищут. Да лучше бы работу нашли!»

Так я и не уразумел о чем говорил дед, но смутно подозревал, что отец Степан мутил умы деревенских жителей пустыми обещаниями и надеждами.

Дед бросил папироску на пол, придавив ее сапогом и глянув на меня, с досадой спросил:

- Что за тряпье на тебе, Артемка? Мужик ты, а без средств. Ну и знамо про себя говоришь: «не в подчинении обижены, а в начальстве».

Он махнул руками и пошел надевать теплую одежду. Недовольный этим упреком, я тоже встал и прошел в сени. Безусловно, мой шелковый кардиган с джинсами известной марки, был тут не к месту, но я утешал себя тем, что живу у деда временно и когда вернусь в город, постараюсь снова завоевать отданные позиции. А пока, надо пройтись по округе и подыскать работу.

Я надевал пальто и услышал на улице чьи-то голоса, со злобной интонацией. Ор напоминал жужжание пчел и вой собак. Выйдя на улицу, я увидел рядом с покосившейся избушкой, немногочисленную толпу, которая стояла полукругом. По их движению, становилось понятно, что объект их гнева находится в середине и я подошел поближе. Нецензурная брань сыпалась на тщедушного и дрожавшего старичка, с подслеповатыми глазами, беззвучно пытавшегося что-то сказать в свое оправдание. Основной моральный удар шел от расплывшейся в объемах женщины. Ее лицо отражало скудоумие. Потрясая руками, она вопила на всю деревню:

- Чтоб ты подох, уродина и не мешал нам со своими кошками! И кошки твои… А вы видели люди, что делается то? Курица моя яйца снесла, насидела проклятая и цыплята вылупились. Какие цыплята то, вот доходец то! Ан нет! Его нечистые утащили всех и чуть курицу саму не прихватили. Сколько будет продолжаться жизнь твоя, гнида ты проклятая? Ты со своими кошками все нам на деревне портишь! У Дарьи тогда в Яблочный Спас наседка исчезла, у Семена тоже чего-то там пропало… А У Марьи Федоровны денег занял то, ну полгода прошло, да не отдает, сволочь старая! Про Любку наговорил, одному Богу краснеть за нас надобно, у Мишки Пенарова…

- Да в дом умалишенных свести его надо, и нечего церемониться! – Вмешался мужичок с рыжей бородкой. Некоторые вразнобой подхватили его слова, стремясь обидеть и оскорбить старичка. Еще немного и он упал бы под яростным давлением стоявших, но я решил заступиться за него. Без труда пробравшись к нему, я обернулся к деревенским фарисеям и задал вопрос:

- Значит, по вашему мнению, он грешник в плоти, а сами-то вы кто?

За несколько дней пребывания в доме деда, я успел примелькаться перед аборигенами в своем городском одеянии и праздными прогулками во дворе. Уже давно была потеряна изначальная связь между ними и мной и нередко кто-то из соседей спрашивал деда о его госте. И если раньше он распространял легенду о моей удачной жизни, то теперь напрямую говорил, что судьба четко дала понять, где мое место. А весь мой щегольской вид как шелуху очистит настоящая деревенская работа. И стоит заметить, что мое долгое отсутствие и конечное появление как человека в свое время променявшего деревню на город, неприятно отражалось на мнении жителей, считавших, что я когда-то захотел того, что мне по роду и воспитанию не положено было. Тем отраднее утешала их мысль, что на моем примере, лишний раз подтвердилась истина: не меняй родное на неизведанное. Но если бы так думали все люди, то был бы на земле прогресс? Вряд ли. И даже если они были и правы по поводу меня, то оскорблять старика и заливать его желчью, с их стороны являлось подлым и низменным поступком. Хотя бы уже потому, что их было большинство, а он один.

С оторопелостью взирали они на меня в течение нескольких секунд, стараясь понять мое вмешательство в их дела. А после волна исступления накатилась и на меня, в виде визга и рокота. Старичок что-то умоляюще пробормотал, но его оттолкнули к калитке и двинулись на меня. Потасовка казалась неминуемой и я, находясь в неравных силах, рьяно искал пути отступления. Повелительный голос деда остановил их и вызволил меня из этого круга:

- Что за скандал с клочками у вас? Артемку не трогайте! Жены не в хозяйстве заняты, мужья без дела шатаются. За базар, вся деревня сходит! Ну в сторону, уничтоженные! В стороночки!

Деда Антона в деревне уважали. Своей уверенной речью он напомнил собравшимся, что день для работы не закончен и они медленно разошлись. Лишь женщина в объемах претенциозно обратилась к нему:

- Антон Прохорович, этот леший с кошками…

- Знаю, Ульяна. Иди с делом, не вороши душу.

Она и ушла, как подбитая лисица. Дед, сплевывая и потирая руки, недоброжелательно посматривая на виновника дебоша, обратился ко мне:

- Заступай бы ты за правильного человека, а то за лохмотья какие. Тьфу!

Я не согласился и попытался возразить, но дед расправил воротник старого пальто и зашагал прочь. Досадуя на создавшуюся ситуацию, я услышал голос старика с дребезжащими нотками:

- Да благословят вас силы небесные. Ей-богу, спасибо милый человек. – И пока я растерянно пожимал плечами, он подошел к обветшалой калитке и медленно скрылся в покосившемся от ветхости доме.

Дед так и не пожелал поведать мне историю этого угнетенного и отверженного человека. Он без смягчений в тоне, причислял его к низшему звену в людском обществе и считал его существование бесполезным для всех.

Только я размышлял по-другому. В городе таких старичков было полно, и они ютились в скромных квартирах, до тех пор, пока не оказывались на улицах по вине некоторых деловых людей. Да, по прошествии времени, я вполне осознавал тот факт, что ради бизнеса и ослепленный этим, я как бульдозер сметал на своем пути все что мешало. И такие старички оказывались ненужными и бессмысленными с точки зрения общества и как следствие коммерческих сделок. К чему они? Разве они могут дать кому то жизнь, если свое они прожили? – утешал я себя и не задавался другим вопросом: - а почему такие как я, должны ее отбирать?

Неоспорима в данном случае истина, что пока не потеряешь все ценное, потерянную связь с людьми не ощутишь. И я, утратив достаток, с первой встречи со стариком, начал сочувствовать ему, очевидно подсознательно ощущая вину за то, что когда-то проделывал темные дела с такими беспомощными, как он.

Более всего мне вспоминался его истощенный вид и отношение людей к нему как к какому-то ренегату. После той стычки, мне не доводилось его видеть и, бросая взгляды на его дом, я не слышал никакого шума, словно никто там не жил. Но по вечерам огонек разливался в его окнах и нередко на подоконниках видны были кошачьи силуэты. Есть ли у него родственники или кроме кошек у него никого нет? Кошки. Сколько же у него кошек? И кто он такой? Ответы я не получал. Впрочем, бесполезно было кого-то о нем расспрашивать. В этой деревне как мне казалось, нелюди жили в человеческом обличье, а человеком я считал старичка.

Сейчас я не помню, сколько прошло времени после уличного скандала, четыре или пять недель, но в один из морозных дней, дед Антон посоветовал мне сходить в соседнюю деревню Березкино и спросить о работе у Невтенко. Я решил немедлить, и отправиться туда после завтрака. Дед приготовил нелегкую еду для завтрака: вареную картошку с солеными грибами. Я ел, а он, куря папироску, о чем-то размышлял вслух:

- Человеческие лишения, а что-то там за ними?

- Зарождая стойкий пессимизм, не удивишься и горю. – Произнес я. Он поддел ложкой гриб и прожевав, продолжал:

- Вот бей и приласкай, не разлюби и вновь не полюби. Так и живи, Артем. Так и живи.

- Каждому свое, дед. – Ответил я, вставая и одеваясь для выхода на улицу. Он прошел в сени за мной.

- «Каждому»? – повторил он. – А что же тогда все хотят общее к себе взять? Эх, не то все. – Сплюнув на подстилку, он вернулся обратно в комнату. А я, одевшись, вышел на улицу и направился на конец деревни, где вилась дорога в соседнюю местность. Снегу ночью выпало предостаточно для того, чтобы с трудом пробираться сквозь сугробы. Медленно шагая, я услышал впереди чьи-то молодцеватые голоса. Из лесу с правой стороны бежало четверо парней, с угрожающими криками стремясь на кого-то напасть. Вглядевшись вперед, я вздрогнул: тот самый старичок шел мне навстречу с бидоном в руке. Он показался из-за бугорка, неспешно плетясь. Я не успел приблизиться к нему, как те четверо набросились на него и принялись бить. Мой окрик заставил их бросить старика, но чтобы уйти с полученным удовольствием, самый рослый из них, поднял упавший бидон, открыл крышку и сказал:

- Вот тебе падаль! – И вылил молоко на снег. Старичок протянул руки, весь дрожа. Они пригрозили ему большей расправой и разбежались. Когда я подбежал к нему, то увидел как он беззвучно плачет. Слабо покачивая головой, он бормотал:

- Кошечки мои, без молока… Как же так?..

- Успокойтесь, прошу вас. – Только и смог произнести я. Он окинул меня безнадежным и несчастным взглядом.

- Мил человек, кроме них, нет у меня никого. Такой свет, такую любовь дарят они мне… А в деревне… вы сами видели. Я не могу там купить ни хлеба, ни молока. Не дают мне, гонят вон. Я и пошел в Березкино, купил молока там и… - Он содрогнулся в эмоциях. Растеряв все слова, я принялся его поднимать.

- Я провожу вас. – Предложил я.

- Нет, добрый встречный. – Возразил он. – Вам необходимо идти, а я уж дойду. – Он взял опустевший бидон и, не оборачиваясь, сказал:

- В погребе холодец лежит, мы с ними пока им и ограничимся. – Он, спотыкаясь, сделал несколько шагов и, обернувшись ко мне, неожиданно признался:

- Грешен я, мил человек.

- Чем? – Удивился я, словно видел перед собой святого. Он устало улыбнулся и ответил:

- Тем, что жену с детьми не сберег в то время, когда все вокруг было случайным и ненастоящим.

И вновь улыбнувшись, он отправился в сторону своего дома. Стоит ли говорить, что своей последней фразой он обезоружил мое мировоззрение надолго? Но благодаря своему драматическому опыту, он помог мне понять, что нужно искать новый смысл и цель в жизни. И получается, что он неосознанно подсказал.

Добравшись до Березкино, я уже твердо решил, что принесу ему вечером молоко. Как долго он отказывался принять сей дар и какую благодарность я видел в его глазах. Мне довелось познакомиться с его четвероногими обитателями, которые ощущали себя в надежных руках. Кошек у него было около десяти и после того как он всем налил молока, они дружно принялись пить.

После того дня я старался навещать его. Дед Антон догадался об этом, и сделал так, что мой работодатель Невтенко направил меня по торговому поручению в город. Пробыл я в нем пару месяцев, вспоминая о старике. Я писал письма деду Антону, помимо прочего спрашивая и о кошатнике, но ответа не получал. Когда я наконец, смог освободиться, то поехал в деревню, за новостями. Предчувствие, которое накапливалось во мне все эти месяцы, своим острием вырвалось наружу. Не было на месте дома старика. Мне рассказали, что в пожаре, начавшемся на рассвете, погиб старик со своими кошками. Пока полыхал дом, слышны были вопли, но никто из стоявших и смотревших на пламя и не думал спасать погибавших. Дом стоял на отшибе, ветра не было и беспокоиться за свои жилища не было причин. Пожарные прибывшие через сорок минут, потушили лишь то, что осталось. А остался обуглившийся труп старика, лежавший у печки. Эти останки и похоронили на местном кладбище.

Из-за чего загорелся дом, так и осталось невыясненным. Но даже сейчас, когда прошло десятилетие, не оставляет меня мысль, что то был поджог. Его ненавидели многие в деревне, а угрозы сыпались на него чуть ли не каждодневно.

На его месте впоследствии был построен новый дом, в котором заселилась многодетная семья. Их поджигать никто не собирался.

Дед Антон подошел ко мне, взирающему на обгоревший остов печи и одобрительно заметил:

- Вот Артем, теперь на тебе одежа что надо!

Я посмотрел на него все еще охваченный безрадостными думами и направился в сторону кладбища. Снега передо мной было много, бледное солнце зияло в вышине. Я духовно уходил от случайного и ненастоящего, в виде родной деревни в неизведанное. Строить мне ничего не надо было, оставалось лишь возводить.