Сидевший напротив меня эсэсовец с досадой похлопал себя по карманам и спросил меня:

- Извините, фройляйн - у Вас не будет закурить?

Нас в купе было двое. Я сидела по ходу, напротив него. Он обратился ко мне в первый раз за полчаса, прошедшие после отъезда из Берлина.

- Я не курю, - ответила я, глядя на него. До этого я смотрела в основном в окно, а также на противоположную багажную полку, и еще иногда - на дверь.

- Я тоже почти не курю, но дорога долгая, и заняться нечем. Нервы! - улыбнулся он.

Я понимающе улыбнулась в ответ.

- К тому же, - продолжал он, - Вы сами знаете, какое сейчас время. Поезд могут задержать. Вы ведь едете в Мюнхен, не так ли?

- Да, - ответила я. - Я еду до Мюнхена.

- Я тоже, - сказал эсэсовец. Лицо его вновь стало серьезным и даже печальным.

Я глянула в окно. Берлинская пасмурная погода, сопровождавшая меня при отъезде, сменилась теперь моросящим дождем.

- И погода не располагает к любованию видами... - заметила я.

- Да уж, - усмехнулся мой попутчик, обернувшись к окну, и вскоре добавил: - И вагона-ресторана, по всей видимости, как назло, в составе нет! - и повернулся ко мне. Теперь это было совсем другое лицо, лицо немца, думающего о еде. Лицо бледноватого и стройного немца, но вспомнившего слово "ресторан". Это потрясающе. От такого зрелища у меня на душе отчего-то сразу становится тепло и радостно.

- Ну, это не беда, - радостно ответила я.

- И правда что, не беда. - согласился мой попутчик. - Время обедать!

И он достал из-под полки свой не очень большой чемодан, поставил на стол, раскрыл его и достал откуда-то из его недр, скрытых от меня вертикально стоящей крышкой, газетный сверток. Затем он закрыл чемодан, задвинул его обратно и стал распаковывать свои запасы. В свертке оказались две сосиски, свежеприготовленные, и, видимо, о чудо, еще теплые!

- В Баварию с баварскими сосисками!.. - засмеялась я.

Но и я в долгу не осталась. Я взяла стоявшую слева от меня сумку и извлекла из нее завернутое в бумагу плетеное блюдо с пирожками. Пирожки занимали половину моей сумки, а это была только часть их, предназначенная мне непосредственно в дорогу.

- О, да у Вас там целый склад провианта! - восхищенно засмеялся эсэсовец. - Как я вижу, в трудные времена путники задумываются о еде заранее!

- Возможно, я бы и забыла о еде, - сказала я. - Но моя тетя передала пирожки для своей сестры, а заодно и мне про запас.

- Угощайтесь! - предложил мой попутчик. В его свертке оказалось также полбатона хлеба, и он, не задумываясь, достал наградной кинжал - я была просто в шоке и следила за этим зрелищем, не отрывая взгляда, - и нарезал им хлеб, как мастерский повар. - Прошу Вас!

- Спасибо большое! Угощайтесь также, пожалуйста, - ответила я.

Он поблагодарил меня и взял один пирожок, однако просто положил его на стол перед собой и приступил к своей сосиске.

- Да, извините меня, забыл представиться, - сказал он вдруг и замолчал, дожевывая второй кусок. - Штурмбанфюрер Лихт, - и протянул мне руку.

- Очень приятно, - ответила я и назвала свое имя.

Мы разговорились. Я рассказала, что еду в деревню к тете, потому что в Берлине летом все равно нечем заняться, а тете может понадобиться помощь в саду и по дому.

- Хотя вообще-то, - сказала я, приступив к своим пирожкам, - я предпочитаю не помогать родственницам по хозяйству, а, скажем, читать. Или бродить по красивым окрестностям...

- Я Вас прекрасно понимаю, - серьезно ответил мой собеседник и рассказал о себе лишь то, что он, как и я, сам берлинец, а сейчас его срочно вызвали в Мюнхен по службе. Он, понятно, не стал говорить подробнее, а я не стала расспрашивать.

Время прошло довольно быстро. К счастью, наш поезд нигде не задерживали, и к вечеру мы уже подъезжали к Мюнхену.

Лихт и я немного волновались, как и все пассажиры на подъезде к конечной станции. Однако никакой особенной нервозности я за ним не заметила. Штурмбанфюрер шутил и смеялся.

Поезд въезжал на вокзал, когда Лихт и я встали. Он предложил понести мою большую сумку, ту, в которой лежали пирожки, но я поблагодарила и отказалась.

Мы вышли из купе и пошли по коридору по направлению к голове поезда: я с двумя сумками, а Лихт - с чемоданом и с черным кожаным плащом, перекинутым через левую руку. На перрон я сошла первой; Лихт вышел вслед за мной и, поставив чемодан и положив на него свой плащ, стал помогать двум пожилым фрау выносить из вагона громоздкий дорожный сундук.

Я долго, года два-три, не была в Мюнхене. И не знаю, сыграла ли здесь роль пасмурная погода и, видимо, прошедший недавно дождь (перрон был мокрым), а также надвигавшиеся сумерки, однако вокзал произвел на меня сильное и немного гнетущее впечатление. На перроне почти никого не было - кроме выходящих из поезда пассажиров, голосов тоже почти не слышалось, только гулкие звуки железной дороги, приглушенный стук шагов и очень редкое шуршание катящихся тележек и перетаскиваемого багажа. Да и багажа было мало. И все вокруг было выдержано в одной и той же цветовой гамме. Мюнхен встречал меня серо-черным, сырым и холодным.

Но на всем этом я не особо сильно заостряла внимание, хотя, повторяю, впечатление было очень сильным.

Я отошла немного от поезда и стала оглядываться в поисках встречающих. Меня, по идее, должны были встретить, но я никого не видела. Это меня несколько удивило, но я решила немного подождать.

Я обернулась и увидела, что Лихт уже помог двум старушкам вытащить из вагона их ящик. Тут он, похоже, узнал кого-то и, взяв чемодан с плащом в левую руку, улыбаясь, зашагал навстречу группе из трех людей в черной форме.

Остановившись, Лихт очень быстро поставил чемодан, поприветствовал их поднятием правой руки, и один из них, стоявший посередине - видимо, старший по званию, - вступил с ним в разговор.

Все это происходило буквально метрах в пятнадцати от меня, и я не слышала, о чем они говорят. До меня доносились лишь отдельные звуки. Однако я видела, как по мере того, как офицер говорил, Лихт, стоявший ко мне вполоборота, бледнел. На лице его выразилось сильное удивление, и даже скорее шок. Его и без того аскетичные черты как будто заострились, щеки впали, и на шее выступили неподвижные, напряженные мышцы.

Его собеседник сделал небольшую паузу, видимо, договорив. Лихт, судя по всему, просто ничего не понимал или же не мог осознать того, что ему говорили. Он удивленно переводил взгляд с одного на другого и на третьего, словно пытаясь найти у них подтверждение сказанного. Офицер сказал еще пару слов и подал знак своим подчиненным. Один из них, взяв чемодан и плащ, стал слева от Лихта, а другой справа, и все вместе со старшим офицером во главе направились вглубь огромного здания вокзала. Я видела Лихта очень удивленным, но спокойным. Видимо, он был поражен произошедшим, но пока я видела его лицо, в нем было отрешенное спокойствие.

Меня никто не встретил, и я, подождав полминуты, пошла в ту же сторону, куда ушли эсэсовцы.

Сразу возле выхода из вокзала у меня проверили документы, и человек в форме, мельком взглянув на меня, бросил мое удостоверение на мокрый асфальт. Я знаю, это из-за того, что в нем написано - точнее, не написано. Я наклонилась, держа обе сумки в левой руке, а он победным шагом ушел назад к вокзалу.

Я подняла документы, немного отвела взгляд и увидела свои колени, мокрый черный асфальт и отражающееся в нем грязно-серое небо.