Перебираю старые фотографии. Господи, как давно это было. Больше тридцати лет назад. Но закрываю глаза и снова передо мной прекрасный и ужасный Атлантический Океан. И непередаваемый запах Гаванского порта, запах гниющих водорослей, солярки и моря. И звуки самбы на набережной. Куба ...

Мои воспоминания не могут быть связными. Слишком много времени прошло. Это лишь коллаж из того, что осталось в памяти. Некоторые имена и фамилии в рассказе изменены, а остальное все правда и ничего, кроме правды.

 

Уходим в море

 

Уходим из Кронштадта 20 января 1971 года. Залив уже замерз. До чистой воды идем за буксиром. На причальной стенке осталась толпа провожающих, среди которых моя невеселая жена Ирка, которой предстоит кувыркаться в одиночку с нашим полуторагодовалым сыном Славкой. Что поделаешь, жена моряка. Поскольку мы ошиваемся на этом пароходе уже давно, особых дел по обустройству на новом месте почти не возникает. Наша с Натаном каюта на главной палубе. Каюта небольшая, но хорошо, что есть хоть такая, и есть иллюминатор, который, когда море спокойно, можно открыть, до воды метра полтора. Третьему члену нашей бригады, регулировщику Мише, повезло меньше. Его место в трюме, в кубрике напротив гиропоста. Кубрик расположен ниже ватерлинии, поэтому там всегда душно и темно. Миша, правда, уходит туда только спать, остальное время он проводит у нас в каюте и утомляет нас чрезвычайно, но обо всем в свое время.

 

Наш корабль - это теплоход польской постройки "Николай Зубов", названный так в честь знаменитого гидрографа профессора Николая Зубова. Есть в российском флоте еще один пароход под таким же именем, но тот "Профессор Николай Зубов" - огромное научно-исследовательское судно, а наш-то маленький, всего 3000 тонн водоизмещением. Есть еще несколько таких же кораблей, как наш, и все они образуют гидрографический отряд ВМФ СССР. Так что мы гидрографы. Поход нам предстоит долгий и задач, которые должны быть при этом решены, много. Среди них и испытания спутниковой радио-навигационной системы, что входит непосредственно в наши (мои, Натана и Миши) обязанности, и испытания морского гравиметра и даже сугубо гидрографические задачи типа привязки материков и вероятно еще масса других задач, о которых я, простой инженер и рядовой участник экспедиции, мог и не знать.

В дальнее плавание нас приехал проводить сам Директор НИИ, человек очень уважаемый. Он похлопал меня по плечу и сказал: "Ты уж присмотри, пожалуйста, за комплексом". Я, разумеется, сказал "хорошо", подумав про себя, что вот это-то и будет основная морока в рейсе, как и оказалось. Директор имел в виду корабельный навигационный комплекс, в котором перед походом были проведены необходимые ремонтные работы, однако собран он, что называется, на живую нитку, а кроме меня никого, кто понимал бы хоть что-нибудь в приборах комплекса, не было, да и сам я, если честно, в жизни ни с чем, кроме гировертикалей, дела не имел и пальцем не прикасался ни к компасам, ни к гироазимутам. Поэтому мой расчет был на "авось обойдется", а вот на что рассчитывали руководители, до сих пор не очень понимаю.

 

Балтийск . Меняю гироскоп

 

Первый причал после Кронштадта - это Балтийск, бывший Пиллау. Мы еще дома, в России. Границу закроют после польского Свинеуйсьце (при немцах Свинемюнде). В Балтийске я бывал много раз и раньше, но каждый раз этот город производит на меня странное впечатление. В своей основе он так и остался старым немецким городком с массивными, мрачноватыми кирпичными зданиями под красными черепичными крышами. Вдоль берега тянется великолепный парк с одичавшими, но все равно прекрасными розами. Но на эту патриархальность накладываются два обстоятельства, меняющие акценты и превращающие гармонию старинного города в нечто совсем иное. Первое и очевидное - это следы прошедшей войны. Идешь по прекрасному парку к морю и обнаруживаешь, что вдоль берега сплошной ряд мощных бетонных укреплений. Говорят, что весь берег изрезан подземными, вернее подводными, бункерами, из которых на полном ходу вылетали немецкие торпедные катера. Далеко в море уходит длиннющий бетонный пирс, построенный советскими военнопленными, и сколько их тут полегло, неведомо никому.

Ну а второе обстоятельство, изменившее облик старого немецкого городка, это принадлежность его к Военно-морскому флоту. Город закрытый, здесь находится штаб Балтийского Флота. Вот как раз красоты, выполненные военно-морскими товарищами, превращают Балтийск в нечто необычайное. Например, Дом Офицеров. Дом, как дом, но перед ним фонтан, выполненный в виде птицы, из клюва которой бежит вода. Точно определить породу птицы нельзя, потому что клюв у нее отбит, и птица как бы постоянно блюет. Нет, наверно это все же аист, а может и цапля. Точно, что не альбатрос. Но красиво.

Ошарашивает также вход в парк, тот самый, с розами. При входе слева и справа стоят два бетонных футболиста, готовые прямо сейчас ударить по мячу, а рожи у этих футболистов такие страшные, что прямо кошмар и ужас. А между ними, на очень высоком постаменте, стоит руки по швам! маленький Ленин, маленький не в смысле возраста, возраст-то обычный, памятниковый, а в смысле размера. Просто такой Ленинчик. И весь этот ансамбь покрашен, разумеется, серебяной краской. Класс! Но, пожалуй, венец военно-морской красоты - городская набережная. Она украшена установленными в обалденных количествах и с определенным шагом белыми «античными» вазами с ангелочками и цветочками. Во-первых, это само по себе производит впечатление, особенно в виду стоящих на рейде боевых кораблей, но, кроме того, и это уже вообще апофеоз, у ангелочков красной краской накрашены губки. Думаю, что это чей-то приказ, потому что я проверял, губки подкрашены у всех ангелочков. Ну и, разумеется, в разных частях города понатыкано масса совершенно безликих памятников воинской славы в виде матросов с автоматами, бросающихся вперед на фоне развернутого знамени. Все они, разумеется, покрашены все той же серебряной краской. В соответствии с приказом коменданта Балтийска каждый военный человек должен отдавать этим памятникам честь. Чтобы это указание было более доходчивым, за ними (памятниками), как правило, прячутся патрули комендатуры и каждый, не отдавший честь, тут же препровождается на гарнизонную гауптвахту. Вот такой он город Балтийск. Мужественный и разнообразный.

 

На этот раз мне не удалось наслаждаться сомнительными красотами военно-морского города, у меня были другие, гораздо менее приятные заботы. Дело в том, что гироскоп - главный элемент моего прибора, начал плохо запускаться уже в Кронштадте, перед самым выходом, однако все же работал. А вот здесь, в Балтийске, за двое суток до фактического выхода в рейс и закрытия границы, он, гад, перестал работать совсем. Естественно, в ЗИПе (запасные инструменты и принадлежности) гироскоп у меня был, но замена его требовала полной перерегулировки прибора, да еще надо было исхитриться так, чтобы не сбить нули датчиков горизонта, то есть надо было придумать какую-то оригинальную методику. А если учесть, вдобавок ко всему, что собственно гировертикаль, в которой надо было поменять гироскоп, была встроена в антенну радиосекстана, а прибор управления располагался в посту, находящемся на три палубы ниже, то становилось еще веселее. Не знаю, как бы я справился один, но, на мое счастье, в Балтийск приехал Леня Н. Это был один из самых толковых молодых инженеров нашей лаборатории. Он тогда писал кандидатскую диссертацию, в которой, наряду с решением других научно-технических проблем, занимался изучением ускорений качки корабля. Леня вез испытательную аппаратуру для записи тех самых ускорений и должен был вместе со мной установить ее и научить меня ею пользоваться. А уж запись самих ускорений становилась еще одной моей дополнительной работой в рейсе.

 

Как мне повезло, что он приехал. Леня быстро въехал в ситуацию. На все про все у нас было чуть больше суток. Отложить или продлить ничего нельзя. Такие вопросы, как выход корабля в полугодовой дальний поход, согласовываются заранее и на очень высоком уровне. Так что отступать нам было некуда. Начали мы с того, что пошли в ...баню. Да, да. Именно в баню, чтобы спокойно посидеть и придумать ту самую оригинальную методику регулировки. Провели в бане часа два и придумали, ура, однако концовка нашего умственно - банного мозгового штурма была тоже необычной и больше всего напоминала историю с инженером Щукиным у Ильфа и Петрова. Придумав методику и вспотев от умственных усилий, мы решили все-таки помыться. Вот именно в этот момент, когда мы тщательно намылились и приготовились сполоснуться в душе, пропала вода, причем холодная! Ну какой мат стоял в бане военно-морского города Балтийска мне рассказывать не надо, это легко себе представить. Но у нас времени ждать не было совсем. Пришлось взять у банщика простыни, обмакивать их в таз с кипятком, а потом, подождав пока они немного остынут, вытираться. Оттершись более или менее досуха, быстро пошли на корабль и погнали . Я достал новый гироскоп из ЗИПа. Быстро вынули из прибора старый, вышедший из строя, и установили на его место новый. О ужас! Гироскоп крепится к платформе гировертикали тремя мощными болтами. Так вот отверстия в подпятнике нового гироскопа, через которые должны проходить эти болты не совпадали с отверстиями в платформе миллиметров на десять. Какой осел на нашем родном заводе умудрился так ошибиться при изготовлении гироскопа так и осталось тайной, но нам было не до следствия. Времени час ночи. До выхода меньше суток. Я сгоряча схватил круглый напильник и попытался расширить отверстие в подпятнике. Какое там. Материал бериллиевая бронза, толщина подпятника миллиметров пятнадцать. Пилить можно до второго пришествия. Помог Натан. Он вспомнил, что у механиков в трюме есть сверлильный станок. Пошли с Натаном к Феликсу П., командиру механиков. Феликс уже спал, но встал почти без ругани, пошел с нами, поднял матроса, который отвечал за этот станок. Притащили гироскоп в трюм и вот картина. Мы с Натаном и Леней в шесть рук пытаемся удержать высокоточный гироскоп на столе станка, а матрос восьмимиллиметровым сверлом пытается сделать новые отверстия для крепления. Мы победили. В три часа ночи гироскоп стоял на платформе прибора, надежно закрепленный. Осталось совсем пустяк. Отрегулировать прибор. Мы с Ленечкой наконец-то занялись своим делом, и все у нас получилось, только вот крысы очень мешали. Вы спросите, причем здесь крысы. А вот при чем. Я работал внизу, в посту, а Леня наверху, в антенне. У нас было, конечно, переговорное устройство, но иногда нужно было пообщаться лично. Казалось бы, чего проще. Сбежал по трапу вниз или, наоборот, поднялся наверх и общайся, но это была глубокая ночь, и хозяевами на трапе были крысы, и было их там тьма тьмущая. Мы с Леней оказались не очень большими смельчаками, поэтому приходилось оббегать весь корабль вокруг по надстройкам и уже потом целыми и непокусанными общаться. Но все это лирика. Главное было сделано. Мы все успели, и я смело мог идти в океан.

Аппаратуру для записи качек Леня мне, конечно, тоже передал, и я с ней немало напрыгался в рейсе.

 

Вечером этого сумасшедшего дня Леня убыл в Ленинград, а мы ночью снялись с якоря. Следующая остановка была уже ЗАГРАНИЦА. Это был польский городок Свенеуйсьце, в который нас не пустили дальше причальной стенки, поскольку в Польше тогда происходили, так называемые, «польские события». Сейчас уже не помню точно, но по-моему забастовка докеров в Щецине. Слонялись два дня по причальной стенке, когда были свободны. Все равно по твердому походить приятно. А из революционного ничего такого не произошло, разве, пожалуй, крикнул кто-то из кустов Иван-дурак. Ну и что. Подумаешь.

 

Шторм

 

Наконец в 16.00, 30 января мы вышли в море и путь наш лежит на север, в Мурманск. Идем проливами. Большой Зонд, Малый Бельт, Каттегат и Скагеррак. В проливах очень интенсивное движение всевозможных судов. Видимость хорошая, поэтому через пеленгатор можно раглядеть и шведский город Хельсинборг по правому борту и датский Хельсингер по левому. Между шведским и датским берегом снуют паромы, катера, яхты. Издалека города кажутся чистенькими и игрушечными. Красная черепица крыш. Шпили кирх. На датском берегу, немного в тумане, Эльсинор. Тот самый, однако ничего зловещего и таинственного, как в козинцевском «Гамлете», отсюда не видно. Утром первого февраля вышли в Северное море и пошли вдоль хорошо видного скалистого норвежского берега на север. Качать начало сразу и сильно. Становится хреновато, но пока держусь, тем более, что именно на интенсивной качке и нужно записывать ускорения с помощью аппаратуры, которую оставил мне Леня. Оказывается, я очень похож на адмирала Нельсона. Он тоже травил, не сходя с мостика. Вот и я травлю, но работать могу, а это самое важное.

Назавтра шторм еще усилился до 7 баллов. Вся команда влежку. У Натана сгорел клистрон в антенне, и они его с Мишей героически поменяли, а потом Натан прибежал блевать в каюту, большой молодец. Почти ничего не жрем. Пищу раздают тем, кто хочет, прямо на камбузе. Спать невозможно, скидывает с койки. По шкалам гировертикали бортовая качка 21 градус.

Третий день жуткий шторм. В основном, лежим. Иногда выползаем на крыло мостика вздохнуть. Ураганный ветер с дождем и снегом. Огромные, черные волны. Жуть. Сегодня, 3 января пересекли Северный Полярный круг. Удивительно, но кажется начинаю привыкать. Даже что-то поел.

И вот так нас болтало до самого входа в Кольский залив. И наконец, 6 января мы пришвартовались к гидрографическому причалу Мишуково, это минут сорок на катере от Мурманска.

 

Не для всех этот шторм прошел также благополучно, как для нас. У Володи Л., специалиста по приборам контроля, на шторме начался приступ почечной колики, и наш корабельный доктор боялся, что вообще его не довезет. Когда мы швартовались, на причальной стенке уже ждала машина скорой помощи, на которой Володю увезли в больницу, и рейс для него на этом закончился . Еще нескольких моряков тоже списали на берег. Ребята не смогли привыкнуть к качке. Оказывается и такое бывает.

 

А первым, кого мы увидели на причале, был наш коллега по НИИ Гораций Б. Его забрили на трехмесячные офицерские сборы, которые он трубил в Мишуково. Жаловался на дикую скуку и считал дни до возвращения домой. С Горацием была связана забавная история. Гораций или полностью Горацион был участником второго похода на атомной подводной лодке на Северный полюс. Всех участников этого похода наградили тогда орденами и медалями и вручал их в актовом зале института упоминаемый в начале директор фирмы. Когда директор дошел до Горация, его почему-то так потрясло его имя, что следующего по списку, нашего друга Славу Ф. он назвал не Станиславом, а Себастьяном. Весь зал упал от хохота, а к Славке прозвище Себастьян приклеилось надолго.

В Мурманске мы проторчали аж до 18 января, но ничего примечательного, пожалуй, там не произошло.

 

В рейсе

 

Вышли из Мурманска 18 января ночью. Следующая остановка Гавана. Поехали. Прошли Нордкап. Идем на юго-запад к берегам Норвегии. Началась приличная качка и мне сразу же поплохело. Такое складывается впечатление, что привыкать придется к каждому шторму по-новой. О господи.

 

Техника нам с Натаном скучать не давала. Причем, как я и предполагал сразу, основные заботы были с комплексом. То затрясет следящую в компасе, то срежет штифт на двигателе вертикали. Все время какая-нибудь бяка. Ну а кроме этого, основное наше заведование, радио-навигационная система, тоже периодически чего-нибудь выкидывала. Ну а у меня лично еще особое задание. Когда начинается шторм, и все порядочные люди стараются занять горизонтальное положение, я тащусь в гиропост и, ласково матеря Ленечку, записываю на шлейфный осциллограф его любимые ускорения качки .

 

И все-таки! И все-таки дальнее плавание - это чудо. Во-первых и главных, ты выпадаешь из мира обыденности в некую совершенно особую реальность, где нет быта, нет жен и детей. В этой странной реальности можно читать странные книги, которые тебе даже в голову бы не пришлось взять в руки на берегу, вести разговоры на темы, о которых говорить в обычной жизни не принято, неприлично. О жизни, о любви, о смерти. Ну и, конечно, Океан. Он ужасен и страшен в шторме, когда идущий на корабль огромный сизый вал кажется сейчас не оставит и следа от жалкого суденышка. Иногда он притворяется ласковым и укачивает тебя на длинной зыби. А ночью, в полный штиль он серебрится, сверкает и дышит, огромный и теплый. Океан. Нет ничего прекрасней.

 

Мне, конечно, очень повезло с напарником. С Натаном мы живем душа в душу. Натан человек веселый, говорливый, любящий компанию. Вот эта его громкость на самом деле обманчива. Я помню, как еще перед рейсом мой начальник лаборатории Володя С. сказал мне, что очень мне сочувствует, потому что он с Натаном не мог бы провести наедине и двух часов, умом бы двинулся. Он оказался неправ. Натан громок и говорлив только наружу, на публику. Когда мы оставались вдвоем, нам было хорошо. Мы могли неторопливо беседовать и молчать, и читать, и обсуждать наши дела. Короче говоря, мы не раздражали друг друга. В дальнем плавании иметь такого товарища рядом почти самое главное.

 

На корабле имелась небольшая библиотека. Моряки, у которых я узнавал про нее в начале рейса, сказали мне с пренебрежением, что библиотека дрянь и читать там нечего. Это им, дурачкам, читать нечего. Там была обожаемая мною русская классика - Толстой, Гончаров, Гоголь. Где их и перечитывать, как не в рейсе. С огромным интересом прочел Герцена «Былое и думы». Когда-то я «проходил» это произведение в школе, ничего там не поняв и не запомнив. И еще много других книг, которые никогда бы даже в руки не взял в другой обстановке. Мы с Натаном добрались даже до Мюссе, которого читали друг другу вслух. Пытались мы заниматься и наукой. Натан штудировал книги по радиотехнике, а я пробовал ликвидировать некоторые пробелы в своей математической подготовке.

Следует однако заметить, что нам не слишком часто удавалось наслаждаться одиночеством. Ну, во-первых, почти всегда у нас в каюте находился третий член нашей дружной бригады регулировщик Михаил Федорович С. Миша был очень хорошим мужиком. Настоящая военно-морская косточка. В наш НИИ Миша, как и многие старые регулировщики, пришел после службы на флоте. Веселый, с зычным голосом запевалы, Миша по своему отношению к жизни так и остался старшиной первой статьи, только постарел лет на тридцать. Специально для Миши Натан приволок из дома популярные тогда переводные брошюры «Телевизор-это просто», «Компьютер-это просто» и т.д. Но не в той пивной. Мише это было по барабану. «На мой век», говорил Миша, «мне моих знаниев хватит». И весь разговор. Обычно он сидел в одних трусах на койке Натана и, барабаня себя по довольно внушительному пузу, пел что-нибудь зажигательное типа «А соловей в кустах поет и соловьиху к сердцу жмет ...». Наконец Натан не выдерживал и орал: « Миша, мать твою. Займись чем-нибудь!» Миша обижался и замолкал, минут на десять. Он был отходчивый. Спасение к нам пришло неожиданно. Замполит на наше счастье решил организовать на День Победы грандиозный корабельный праздник с концертом и спортивной олимпиадой. И Мишу позвали в самодеятельность. Он был должен изображать Василия Теркина. Какое счастье! Миша с головой погрузился в репетиции.

Но не только Миша ошивался у нас в каюте. Все тот же веселый, открытый нрав Натана и его демократизм иногда превращал нашу каюту просто в проходной двор. Причем у нас с удовольствием паслись как офицеры и руководители экспедиции, так и простые морячки, что, разумеется, вызывало косые и недоуменные взгляды первых. Конечно, не в последнюю очередь, большое количество друзей объяснялось весьма естественной причиной. Когда мы уходили из Кронштадта , у Натана в тумбочке тихо стояла канистра (16 кг) чистейшего спирта – ректификата (в простонародье-«шило»). С таким достоянием можно было дружить. В моем дневнике достаточно часто повторяются загадочные на первый взгляд пометы, типа: «пер. у» или «после б.». Расшифровка этих помет проста, как правда. «Пер. у» - это перед ужином. Что происходило перед ужином понятно. По чуть-чуть. «После б.», очевидно - после бани. Нет, трезвенниками мы не были, это точно. Однако спирт обладает очень удивительным свойством. Вот он есть и вдруг раз, и его нет. С кончиной наших запасов количество посетителей резко уменьшилось, но настоящие друзья в беде нас не бросили. Ведь спирт был расходным материалом для проведения профилактики техники в нескольких подразделениях корабля. В том числе и в нашем, специзмерений, к которому относилась наша радио-навигационная система. Разумеется , возлияния наши бывали теперь гораздо реже и позже. Происходило это примерно так. У экипажа и экспедиции банный день. Помылись. Поужинали в столовой команды. Сидим в каюте. Ждем отбоя. Наконец отбой. Корабль затихает и засыпает. А у нас только все и начинается. Быстренько готовим незамысловатую закуску из того, чем Натан еще днем разжился у нашего друга - кока, и вот теперь ждем. Наконец раздается условный стук в дверь и в каюту входит командир нашего подразделения, молоденький, ангелоподобный старший лейтенант Володенька Ю. с графином, спрятанным под полой кителя. И начинаются наши посиделки, в которых спирт совсем не главное. Спирт только горючее для наших разговоров, конечно в полголоса, а то как бы замполит не услышал. И однажды так случилось. Как говорит народная мудрость: «шила в мешке не утаишь».

Собралась у нас тогда чудесная компания. Ну, разумеется, мы трое: Натан, Миша и я, и гости - тот же Володя Ю. и самый желанный гость, Марксен (во имечко) Георгиевич М. с гитарой! Поскольку М.Г.М. - начальник экспедиции, он не очень приглушал громкость своего, как оказалось, прекрасного баритона. Кто-то стукнул замполиту. Тот сам не решился к нам нагрянуть. Начальство все-таки гуляет. Он сделал пакость покруче. Он разбудил командира перехода капитана первого ранга Б., который злой, как бармалей, явился к нам и произнес единственное слово: «Разойтись». Повторять ему было не надо. Всех, как ветром сдуло.

Назавтра, разумеется, был разбор полетов. Натан отделался выговором в приказе по кораблю. Не знаю какие взыскания объявили офицерам, но только еще долго ходили они очень понурые. А вот мне ничего не было! Знаете, почему? Потому что я везучий. Я на этот раз довольно быстро назюзюкался до положения риз, и мне срочно понадобилось выйти из каюты. И выполнил я это минут за пять до прихода командира перехода. Так что меня среди этих пропойц не было. Можете себе представить, какие ласковые слова мне говорил мой дорогой Натанчик. «Херувим хренов» было самым мягким из его определений в мой адрес.

 

Прошло некоторое время. Мы вели отвратительно трезвую жизнь, но душа-то горела. Натан пошел к штурману и пришел с фляжкой спирта, но чем-то смущенный. Оказалось, что после того случая инциативный старпом добавил в спирт, который был у штурманов, немного бензина! А много и не надо. Никто не пил спирт с бензином? Мы пили. Гадость необычайная. Сутки после этого чувствуешь себя как ГАЗ-51. Выхлоп тот же. Мы очень разозлились и написали начальнику экспедиции тов. Марику М. (так ласково называли члены экспедиции своего начальника) телегу на старпома, который испортил спирт, предназначенный для протирки нашей прецезионной техники, и теперь она, техника, вся сразу заржавеет и не сможет выполнить задачи, поставленные перед нами партией и правительством. Марик с удовольствием дал этой телеге ход, и старпом получил по полной программе. Мы были отомщены.

 

С каждым днем становится все теплей и теплей . Кондиционер в каюте, разумеется, не работает. Дышать нечем. А иллюминаторы не открыть. Почти все время волна, даже когда ее вроде и нет. Сегодня попробовали с Натаном проветрить каюту. Долго планировали эксперимент. Натан на счет три открывает иллюминатор, а я дверь. Проветрили. На счет три Натан открыл иллюминатор, а на счет четыре в него шарахнуло волной, и мы оказались почти по колено в воде. Натан орал, что виноват, конечно, я. Часа три потом прибирались, сушили книги. Больше решили не проветриваться Ну его на фиг, этот свежий воздух. Вон на мостик иди и дыши. Спать ухожу в гиропост. Там хоть прохладно.

Сегодня, 25 февраля прошли линию Фарвель - Брест, после которой, как сказал замполит, выдают значок «За дальний поход». Пустяк, а приятно.

И наконец. И наконец! 16 марта 1971 года, в 10.00 наш гордый корабль, пройдя через шторма и циклоны зимней Атлантики, пришвартовался к набережной столицы Республики Куба г. Гавана. Ура, товарищи!

 

Камарадас !!!

 

В первый раз в город мы вышли торжественные и нарядные, как могли. Красивее всех выглядел Натан. Он был в темном костюме, белой рубашке и тупоносых китайских сандалетах, которые очень «гармонировали» с двубортным пиджаком. Миша и я пошли, слава богу, без пиджаков, жарко же. Мы шли по улицам прекрасной Гаваны, и нам все нравилось. Солнце. Море. И разлитое в воздухе пьянящее ощущение радости жизни. На улицах полно народа, хотя вроде будний день. Гаванская толпа - это воплощенная в жизнь мечта шолоховского Нагульнова (и моя тоже). Помните, когда произойдет мировая революция, все нации перемешаются, и люди будут «приятно смуглявые». Вот гаванская толпа состоит, в основном из приятно смуглявых людей, хотя можно встретить и абсолютных англосаксов и иссиня черных негров. По улицам ездят, в основном, огромные старые американские машины. Вот проехала мимо нас машина, наверно, куда-нибудь загород, на отдых. Корпуса нет вообще. За рулем в соломенном кресле, привязанном к какой-то железяке, торчащей из пола, отец семейства - здоровенный негр, а на самой машине, просто на полу, штук пять или больше хохочущих негрятят. Чудесно. Какие-то дамы делают нам зазывающие знаки и издают звуки, типа «пс-с, пс-с», но мы же советские моряки, «публика морале», поэтому в ответ мы только ускоряем шаг. Сворачиваем в какую-то узенькую улочку. Натан идет по улице, раскрыв испанско - русский словарь, и пытается переводить вывески на магазинах. К нему подбегает мальчишка лет семи и что-то ему говорит. Мы с Мишей немного отстали и не слышим начала беседы, однако события развивались драматически. Как нам стало известно впоследствии, мальчишка попросил у Натана копейку: «Руссо, копека!» И Натан, углубленный в словарь, расслабился, полез в карман пиджака и выволок оттуда какое-то количество нашей советской мелочи. Мальчишка, увидев эти сокровища, заорал на всю улицу: «Камарадас!!!!» И вдруг, из всех щелей и переулков появилось несметное количество его «камарадас». Натан, и мы с ним вместе, оказались окружены этой галдящей толпой малышни. Мелочь эту он им, конечно, отдал, но они не отставали, поэтому любовь к детям у Натана куда-то испарилась, и он перешел на привычный язык. « Отвалите дети, мать вашу. Откуда вас столько, сволочей. Идите на хер. Нету у меня. Нету!!!!» Короче говоря, нам пришлось позорно бежать с места событий под улюлюкание толпы камарадас. Этот урок мы запомнили надолго.

 

Мы гости гидрографической службы ВМФ республики Куба !

 

И это прекрасно, потому что мы стоим не где-нибудь у дальнего портового причала или, того хуже, на рейде, а прямо на главной набережной Гаваны, которая по испански называется «молекона», (что вполне может быть имя собственное, но вряд ли), рядом со штабом ВМФ республики Куба. Это раз! Во-вторых, каждое утро на набережной, у трапа наша гордого корабля останавливается шикарный автобус и нас, то есть всех, свободных от вахты, везут на пляж ВМФ Кубы – Санта Мария .

 

Отступление: Как только начинаешь произносить испанские слова или названия, с тобой сразу же начинает что-то происходить. Выпрямляешься, появляется походка тигра, крадущегося за жертвой, хочется надеть сомбреро, скакать на коне и одновременно любить красивых женщин с огромными декольте. Вот, что такое аромат испанского языка.

 

Пляж закрытый. Это означает наличие раздевалки с махровыми халатами и полотенцами и даже бесплатным пивом! А бесконечный пляж и безбрежный и ласковый здесь океан вот он, перед тобой. Мы с наслаждением купаемся в теплой, как парное молоко, воде. Кубинцы смотрят на нас с опаской. Холодно ведь. Только весна началась. Вода холодная, градусов 25, не больше. Как эти русские купаются. Моржи наверно.

Кроме купания происходит интенсивный Change, для тех, кто не понимает, Обмен. Наша вожделенная мечта привезти домой, в подарок красивые розовые раковины, которые в России пылятся во всех комиссионках и на шкафах у моряков, но все равно хочется привезти самим. Купить их нельзя. Выловить можно, но только на приличной глубине и на диком пляже, а вот мы на закрытом. Что тут поделаешь. Выход один - тот самый Change.

 

Нам повезло. На Кубу мы попали далеко не первые из нашего института, наши коллеги заходили на Кубу на так называемых кораблях науки: «Гагарин», «Комаров», и поэтому мы были заранее информированы, что надо для обмена. У нас с собой был одеколон «Кармен» - жуткое, но дешевое парфюмерное российское произведение. Еще в ходу были женскине чулки, но я ими не запасся. Процесс обмена прост, как правда. Видишь человека с раковиной. Подходишь. Киваешь на раковину и говоришь: «Change?» Он, как правило, отвечает на чистом испанском языке: «Уно парфюм - уно каракола.» Ты ему говоришь, по-английски, конечно, «О-кей», и даешь одну бутылку «Кармен», а он тебе вожделенную и жутко тяжелую караколу, именно так называются эти громадные раковины. А тяжелые они были, потому что были с живыми улитками внутри. Мороки с этими улитками было, не передать. Вылезать они не хотели ни за что. Пробовали их даже спиртом залить. Они только голову, или скорее ногу вовнутрь втягивают, и даже спирт не втекает. Во держатся ребята. Пришлось варить. Варили конечно в антенне секстана. Часов шесть, не меньше. Вонь стояла жуткая. А потом еще выковыривать сколько времени пришлось всякими крючками. Дорого нам дались эти раковины. Зато потом, уже дома, как было приятно хвастаться этими розовыми красавицами и давать желающим послушать шум океана.

 

На второй или третий день после прихода в Гавану всю команду пригласили в Штаб Флота на концерт музыкального ансамбля. Ансамбль был небольшой, но играли ребята прекрасно, и была у них замечательная солистка, красивая мулатка в миниюбочке (это сколько же мы без женщин), с чудесной белозубой улыбкой и черными глазищами. Она сказала, что ее зовут Наташа. Пела и танцевала она прекрасно, и моряки отвечали ей бешенными аплодисментами. Чтобы подзавести покруче итак уже готовую публику, Наташа спустилась, танцуя, со сцены и направилась по проходу к морячкам поближе. У всех в зале улыбки были до ушей, кроме одного человека. Этот человек был наш замполит, капитан третьего ранга С. Он был серьезен и собран. И именно к нему, покачивая бедрами, направилась красавица Наташа. Зал перестал смотреть на Наташу. Зал смотрел на замполита. Зрелище было действительно потрясающее. Человек на глазах уменьшался в размерах, пытаясь вдавиться в кресло, при этом цвет его лица стал сначала пунцово красным, потом бледным, как полотно, и, наконец, зеленоватым. В последний момент умная Наташа встретилась глазами с замполитом и поняла, что надо сворачивать, иначе товарищ отбросит коньки, и будет международный скандал, поэтому она свернула в сторону и присела на колени к какому-то нашему морячку, который ошалел от счастья и рассиялся, как медный самовар. Зал ликовал. Концерт закончился овацией. Кубицев долго не отпускали со сцены. А Наташа, в которую уже был влюблен к этому времени весь экипаж, посылала в зал воздушные поцелуи.

 

На приеме в честь моряков теплохода Н.Зубов

 

Через несколько дней пребывания в Гаване меня вдруг вызвали в офицерскую кают-кампанию. За столом сидели человек двадцать офицеров и членов экспедиции. Из нашего отряда был только я. Во главе стола сидел командир корабля, который и открыл собрание сообщением, потрясшим присутствующих, во всяком случае меня точно. Оказалось, что командование ВМФ Республики Куба устраивает в честь нас Прием! И мы собраны на инструктаж, который сейчас проведет начальник особого отдела капитан-лейтенант Эдик Кольчужный. Какая фамилия для особиста! Нарочно не придумаешь. Эдик не стал учить присутствующих манерам, поскольку, как мне показалось, делегаты на прием выбирались лично командиром перехода, исходя из его интуитивных представлений, умеет ли данный человек пользоваться ножом и вилкой, и не вытирает ли он сопли рукавом. Эдик жутким голосом сказал, что за нашим рейсом следят одиннадцать разведок (точно помню число) иностранных государств, и на приеме могут быть провокации. Я ничего не понял, но внутренне мобилизовался. Не болтать лишнего, говорить на нейтральные темы, а лучше всего, кушать, молчать, улыбаться и не напиваться. Последнее указание к режиму прямого отношения не имело, но все же.

 

Назавтра, часов в шесть вечера, наглаженные и отутюженные участники приема направились в гости. Зал приемов был совсем недалеко от корабля и представлял собой небольшое двухэтажное здание, стоящее на сваях прямо в воде. С берега в здание вел широкий и удобный трап. Поскольку это был мой первый в жизни и, как потом выяснилось, единственный официальный прием, я запомнил все, включая меню, досконально.

На первом этаже был огромный зал с мягкими диванами, очень хорошо освященный бра на стенах. Официанты во фраках и перчатках! принесли нам блюда с аперитивом в высоких рюмках и малюсенькими сэндвичами с чем-то вкусным, проткнутыми маленькими шпажками. Это сейчас можно криво улыбаться моим неандертальским восторгам, а вы вспомните, что на дворе 1971 год и сразу поймете наше состояние. Через какое-то время нас пригласили наверх, в главный зал. В центре зала стоял один огромный стол , за который мы все и уселись. Во главе стола сидели наши и кубинские командиры, а по бокам мы и кубинцы друг против друга. Стол был очень красиво сервирован. В центре стола лежала целая клумба из алых цветов. Около каждого прибора стояли куча рюмок разного калибра. Сначала почему-то подали фруктовый коктейль в огромных стеклянных кубках, состоящий из ломтиков персика и шариков мякоти арбуза. Все это в каком-то сиропе. Вкусно, но почему сначала? Черт его знает. Ем и помалкиваю. Потом принесли в больших чашках просто очень вкусный куриный бульон, а потом ростбиф, не просто вкусный, а очень вкусный. Разумеется мы выпивали. На столе был ром разных наименований и чилийское красное вино. Я пил вино, и оно было великолепно. С тех пор везде, где встречаюсь с чилийским красным сухим, радуюсь ему, как брату. Атмосфера была очень дружелюбна. Командиры обменивались красивыми тостами. У нашего начальника экспедиции оказался очень приличный английский, что, вообще говоря, естественно, если учесть, что он заядлый яхтсмен и участвует в океанских регатах. Мы тоже, как могли, пытались общаться со своими визави. Я даже умудрился на своем мизерном английском рассказать о табачном магазине на радиусе, на углу Кировского и Максима Горького, где торгуют кубинскими сигаретами и даже сигарами. Кубинец меня понял, и мы оба этому факту очень радовались. Наконец нам подали прекрасный кофе и перед каждым положили по огромной сигаре. Толщина у этой сигары была, как у банана, поэтому вид всех наших с сигарами во рту был довольно дурацкий, но лопни, а держи фасон.

Прием закончился. Настроение было чудесное. Кубинский адмирал подарил командиру клумбу из цветов, которая лежала на столе, кажется это называется жардиньерка, и мы с клумбой наперевес убыли, переполненные впечатлениями на пароход, где нас ждали сгорающие от любопытства друзья.

 

У меня нашлись родственники в Гаване !!!

 

Перед походом я на всякий случай взял у Левы, своего двоюродного брата, адрес родственников его жены Жени, которые жили в Гаване. Это были сестра Жени Лариса и ее муж Коля, а еще их дочь Женечка. Разумеется, они были гражданами СССР. Николай - опытный инженер, специалист по химическому машиностроению. В Гаване он работал по контракту на крупном химическом заводе. Это было не первая его заграничная командировка. До Кубы они несколько лет провели в Корее и даже их дочь Женя родилась в Ханое. Я очень слабо надеялся, что найду их, но все же попытался через командира корабля навести справки в нашем посольстве и, о чудо, они нашлись. Конечно я сразу начал проситься в увольнение к родственникам, и мне даже разрешили, но, не следует забывать, что это был 1971 год, поэтому на первую встречу с родственниками меня повезли на машине нашей гидрографической службы на Кубе в сопровождении офицера. Нашли мы их квартиру быстро, они жили в центре Гаваны, в очень красивом месте, прямо на набережной. Поднялись вместе с офицером на второй этаж. Звоню. Отвечает детский голос и спрашивает кто. Вот это номер, на это я не рассчитывал. Я начинаю рассказывать через дверь маленькой Жене, ей было тогда наверно лет восемь, что я дядя Яша, брат дяди Левы, который муж твоей тети Жени и т.д. Сопровождающий офицер смотрит на меня с большим подозрением. Женя, слава богу, открывает дверь и офицер, не вполне уверенный, что поступает правильно, уезжает, а я, ура!!!, остаюсь в гостях.

Тот, кто не был в моей шкуре, никогда не поймет, какая сладость после нескольких месяцев пребывания на корабле с непрерывными командами по громкой связи, все время на людях, все время, даже ночью, с уже подсознательной готовностью услышать ревун аварийной сигнализации из гиропоста, после чего бежать по трапам, иногда в темноте, когда вырубается корабельное освещение, и останавливать на ощупь приборы, подавать воздух под гироскопы гировертикалей и производить кучу всяких несложных, но очень ответственных действий, так вот после всего этого вдруг оказаться среди нормальных людей, в нормальной квартире - это такой кайф!

Вскоре пришла Лара, вот она действительно была мне рада, я ей рассказывал про Питер, про наших общих родственников. А тут и Николай приехал с работы, его привезли на машине. И начался пир на весь мир. Я пришел в гости с портфелем, в котором были мои гостинцы. Я долго ломал голову, что можно принести людям такого, чтобы и Родину вспомнить и удивить, и придумал. Поскольку у нас с Натаном, в основном благодаря ему, были прекрасные отношения с корабельным коком, он наложил мне целый портфель великолепной, толстоспинной, вкуснейшей селедки. Ну и, кроме этого, я взял в корабельном ларьке пару блоков «Шипки», тогдашних самых популярных болгарских сигарет. Сигареты мне, к моему сожалению, пришлось забрать назад, потому что Коля, как выяснилось, курил совершенно невообразимой крепости кубинские сигареты «Партагас» и «Лигерос», но с селедкой я угадал. Оказывается, они селедки вообще не ели уже пару лет, с тех пор, как уехали из Союза. А на Кубе ее и вообще нет. Это была картина. Вся семья, Коля, Лара и Женя уписывали за обе щеки селедку и не могли остановиться. А я радовался, что угодил родственничкам. Ну потом, конечно, начался обед, плавно перешедший в ужин, при этом мы с Колей непрерывно поддавали, а пили мы ром, но не такую гадость, которую я помню с юности, а действительно хороший кубинский ром и очень в этом занятии преуспели. Когда мы уже были очень хороши, и Женька уже спала, мы пошли гулять по набережной, а потом и по центральной улице Гаваны - Прадо. Там мы с Колей, к ужасу Ларисы, начали распевать во весь голос русские народные песни, а потом, к еще большему ужасу Лары, решили немедленно посетить католический собор и таки посетили. Но бог нас хранил и все обошлось без полиции и без мордобоя. Не слишком помню как мы добрались домой, но помню, что поднявшись с трудом и с чугунной головой, я застал довольно свежего Колю, вот что значит тренировка, оттягивающегося кофе. Лариса сварила кофе и мне, и он был фантастически вкусный. Не знаю в чем секрет, но я никогда ни до не после не пил такого вкусного и крепкого кофе, как тот, который варила она. Я даже выпросил у нее баночку кофе с собой и уже в России, дома, решил сварить кофе и всех поразить, но это оказалось совсем не то. Видимо дело было не только в кофе, но и в таланте хозяйки. Вскоре за Колей приехал, как и обычно, директор завода, на котором он работал. Я поехал с ними, мое увольнение кончалось, и Коля попросил директора отвести меня на корабль. Директор, с которым у Коли были, как мне показалось, прекрасные отношения, заметил наше "выдающееся" состояние после вчерашнего и предложил заехать сначала к нему домой на минутку, что мы и сделали. Его жена подала кофе, это делается в любом кубинском доме через пять минут после приветствия и является обязательным ритуалом. Хозяин дома попытался налить всем по бокальчику рома, но я поблагодарил его и свой бокальчик закрыл рукой, потому что мне поплохело от одного запаха. Коля, разумеется, выпил, а хозяин дома несказанно изумился и сказал, что первый раз в жизни видит русского, который отказывается от выпивки. Я не стал уточнять, какой я русский. Неважно. После этого они привезли меня на корабль, где меня ждали сгорающие от зависти мои друзья Натан и Миша.

 

Школа искусств

 

В увольнения в город мы ходили тройками или четверками. Славное было времечко, многие до сих пор по нему тоскуют. Наша тройка была надежной и веселой: Натан, Миша и я. Как раз накануне того примечательного увольнения, которое я собираюсь, описать, мои "кубинские" родственники водили меня в Гаванскую Школу искусств.

Школа искусств на самом деле только называется школой, являясь по сути высшим учебным заведением, дающим специальность в самых разных сферах культуры: балете, живописи, скульптуре, архитектуре и т.д. Располагается школа в огромном и прекрасном парке и представляет собой комплекс зданий - красных кирпичных полусфер со стеклянными фонарями на куполах. Каждое здание - отдельный факультет, и в каждом здании открытые и, что существенно тоже, бесплатные галлереи с работами студентов. Построили эту школу итальянские архитекторы сравнительно недавно, перед самой революцией, поэтому вид она имела вполне свежий. На меня экскурсия произвела большое впечатление, и я поклялся себе обязательно сводить туда своих друзей Натана и Мишу.

 

Назавтра у нас оказалось с утра свободное время, и мы были отпущены в увольнение на целых три часа. Тут следует заметить, что умение ориентироваться на местности не является самой сильной чертой моего характера. Я и в Питере вполне могу заблудиться. Как мне казалось, общее направление мне понятно, и мы смело двинулись в путь и уверенно прошли метров сто до ближайшего перекрестка. Тут я решил, что хоть я и предполагаю куда надо идти дальше, не лишним будет все же уточнить. Какие тут проблемы. Я же прекрасно могу спросить на почти чистом испанском языке. С этой целью я наклонился к работяге - негру, который вылезал из канализационного люка, и очень вежливо спросил его: "Донде эскуала де артэ?" Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и почему-то полез обратно в люк. На меня обрушился водопад проклятий Натана, суть которых, если попытаться очистить его речь от неформальной лексики, состояла в том, что надо быть редким ослом, чтобы спрашивать о школе искусств у человека, вылезающего из люка. "Ты же не спросишь в Питере у говночиста, вылезающего из люка, где Эрмитаж", - орал Натан и был, наверно, прав. После этого я проделал еще несколько аналогичных попыток. Результат был плачевным. Никто не знал где Школа искусств, гаванцы называются, или может быть мой испанский был слишком литературный и меня не вполне понимали. Но ничего страшного. Я же известный полиглот. Я высмотрел в толпе прохожих человека с внешностью англосакса и на своем великолепном английском спросил: "Сорри. Вер из эскуул оф арт?" Ура! Он меня понял и разразился длиннющей фразой на «ройял инглиш», из которой я не понял ни слова, но, разумеется, как воспитанный человек, поблагодарил его и сказал мужикам, с почтением наблюдавшим нашу беседу, "пошли". "Ну", спросил любопытный Натан. "Чего ну, не понял ничего", - честно ответил я, вызвав на свою голову шквал проклятий, причем теперь уже Натану помогал и Миша, не слишком тянувшийся к высокому искусству, но понимающий, что час увольнения уже прошел, а мы все там же. В отчаянии, что скоро начнут бить, я решил вернуться на более привычный испанский, наметил себе молодого парня и о, чудо!, после первого же моего "донде" парень на чистом русском языке попросил меня не напрягаться и спросить по-русски. Оказалось, что он учился в Москве, в университете Патриса Лумумбы! Это было здорово. Мы были, как выяснилось, совсем недалеко до искомого объекта и быстро туда дошли. Облазали с мужиками всю школу. Им понравилось. Потрясением для нас были штук пятьдесят бюстов Ленина, валявшихся прямо в траве за факультетом скульптуры. Наверно курсовые работы студентов. Зрелище для нас, воспитанных на идеалах марксизма-ленинизма, было почище Дали. Мы вернулись на корабль счастливые, довольные и гордые, потому что кроме нас эту школу Искусств уж, конечно, никто не видел. Да и я не осрамился. Показал людям свои способности полиглота.

 

День рождения

 

Весь рейс нас сотрясали слухи о ближайших и не очень планах нашего похода. Поскольку Натан был руководителем отряда от нашего НИИ, он присутствовал на совещаниях руководства и секрета из того, что там обсуждалось, не делал. То мы идем еще по пути на Кубу в Галифакс, то на Гибралтар. А после Кубы куда мы только не шли, и в Даккар и даже в Севастополь. В результате, после Гаваны, ни в какой заманчивый, заграничный и даже отечественный порт мы не пошли, а попилили к самой южной оконечности Африканского континента и уже оттуда, не торопясь и облизывая каждый изгиб берега Африки, мы двинулись на Север. При этом мы решали важную гидрографическую задачу по привязке материков, то есть по-просту говоря, как изменилось положение Африки относительно других материков. Наверно это было очень нужно, но домой уже хотелось, не то слово, поэтому решение этих задач вызывало у остальной части экспедиции, включая нас, лютую злобу.

 

Вот таким образом, свой собственный день рождения, да еще и юбилейный - ровно тридцать лет, я отмечал на траверзе мыса Игольный, что на самой оконечности Африки и, следовательно, в водах одновременно Атлантического и Индийского Океанов. Правда, здорово.

 

Надо сказать, что наши адмиралы давали иногда команде и экспедиции отдохнуть от унылой корабельной кормежки. Такую возможность предоставляла нам рыбалка. Штурмана давали знать командиру о приближении к какой нибудь известной им банке или корраловому рифу, и начиналась ловля всего, что там плавало. Самым романтичным был лов ночью сеткой кальмаров на опущенный в воду прожектор. Зрелище потрясающее. Черный, пошевеливающийся во тьме океан, небо, усыпанное звездами а в свете прожектора пролетают ракеты кальмаров. Незабываемо.

На вкус-то дрянь. Жуешь, жуешь. Резина резиной. Но процесс лова, фантастика. А самой массовой и вкусной добычей были большие и мясистые корраловые окуни. Именно такого жареного окуня, да еще и с огромной тарелкой жареной картошки я и получил в подарок от команды во время обеда. Вкусно было - не передать. По сравнению с обычным супом из бычьих хвостов и второго из кубинской солонины с гарниром из сушенной картошки это было просто нечто невообразимое. Во время этого же, такого приятного для меня обеда, по радио зазвучала, заказанная мною у радистов заранее (такова традиция) моя любимая песня, вызвавшая реакцию, которую я по наивности не предполагал (хотя все сочли, что это я такой остроумный). А песня была и правда чудесная, я ее и сейчас очень люблю. «Не горюю, не грущу, не плачу ...» Вот когда песня дошла до слов «увяданьем золота охваченный, я не буду больше молодым...», - вся столовая команды грохнула от хохота. Действительно, увяданье тогда во мне было заметить трудновато.

После обеда Натан с Мишкой заставили меня пойти к командиру, поклянчить спирта на вечер. Командир от души меня поздравил и от души послал подальше, еще и пригрозив доложить о моей просьбе командиру перехода. Гад Натан. Провокатор. Но я не очень расстроился, потому что у нас собой было! Когда мы уходили с Кубы, мои родственники подарили мне пару бутылок кубинского рома и несколько банок консервов. И самое потрясающее, что я это богатство сумел сохранить. Вечером накрыли стол для своих в посту приборов контроля. Закуска получилась на славу. Мои запасы, а к ним еще соленые грибочки из дома и капустка квашенная запасливого Жоры С., специалиста по контролю. И все это с ромом. Мечта. А подарков мне надарили просто тучу. Наш отряд подарил мне огромный бамбуковый стакан с выжженным на нем гербом Кубы. Мой дружок, штурманский электрик Колька вообще меня потряс. Он сделал для меня на восковке карту похода! Натан, который очень любит изображать из себя простого русского парня, что не очень гармонирует с его внешностью, а, тем более, с его дикцией, подарил мне прекрасный сборник Саратовских частушек, который тут же пошел в ход. «А незамаевски девчата задаются буферам, вы получше посмотрите, у них ваты килограмм. Их!» Прекрасный у меня получился день рождения.

А уже под покровом ночи к нам в каюту прокрались Володинька Ю. со спиртом и штурманом. Мы тихо, но мило посидели и с ними. Это был финальный аккорд дня рождения. Спал я действительно, как новорожденный. А наутро, в радиорубке меня ждали поздравительные радиограммы от родителей, жены и брата.

 

Ливень

 

Уже больше месяца мы бороздили океанские просторы. Стояла душная жара и был полный штиль. Все время хотелось прохладного душа, а пресной воды было мало. Давали мыться буквально 5 - 7 минут и привет. Запускали в душ партиями и выработалась целая процедура мытья в коллективе, когда все стоят друг другу в затылок и мылят впереди стоящему спину, потом тем же порядком в душ и на выход. Но этого же мало!

И вдруг на чистом, отвратительно солнечном небе появляется тяжелая, серо - черная, беременная дождем туча. Она, милая, доносит себя до корабля и точно над ним опорожняется мощным, тропическим ливнем.

Что тут началось. Все команда и экспедиция, свободная от вахт, высыпала на палубу, разделась догола и началась дикая пляска первобытных людей. Это было счастье. Все орали, пели, мылись и стирали одновременно. Лило, как из ведра, но ровно через десять минут в небесной канцелярии решили, что хорошего понемножку. Дождь прекратился, туча растаяла и солнце с удвоенной энергией принялось за свою работу. Но мы были чисты и счастливы, как младенцы после купели. Хотя откуда мне, нехристю это знать.

 

А на кладбище все спокойненько...

 

Итак, облизав все побережье Африки с юга на север, и пройдя мимо столь желанного поворота домой, мы седьмого июня снова пришли в стольный город Мурманск. Еще с моря мы дали женам телеграммы с просьбой выслать нам денег, потому что два месяца без берега - это немало, и душа горела. Как и в начале рейса, пришвартовались мы у причала Мишуково. Комплекс был наконец-то остановлен, а команде и экспедиции, то есть нам, было разрешено сойти на берег. Два раза нас просить было не надо. Бегом одеваться, бриться, бегом на катер до Мурманска и сразу на Главпочтамт, и уже при деньгах, не торопясь, вразвалочку мы вышли в Город.

Какое счастье, когда под ногами твердая земля и впереди загул! Сначала по-привычке направились в "Дары моря" - любимый и уже опробованный кабак. Мест нет. Идем дальше. "Север" - та же история. Да что такое, черт побери! Оказывается в Мурмаске проходит какой-то съезд, то ли профсоюза рыбаков, то ли профсоюза моряков, нам неважно, однако мест-то нет! Идем дальше уже несколько погрустневшие и заходим в небольшой ресторанчик, кажется "Шахтер", помню, что название романтическое. Места есть! и, более того, небольшой оркестрик тихонечко играет блатняк и лысенький дяденька поет под гитару: "А на кладбище все спокойненько..." Мы переглянулись с Натаном и даже говорить ничего было не надо. Это было то, что надо, именно то, что мы искали. У каждого из нас было по 25 рублей, большие по тем временам деньги, и мы начали гулять по полной программе. Салат оливье, палтус запеченный в тесте! и, конечно, водочка и потом еще чего-то и опять водочка. А оркестрик что-то нам тихо играет и лысый поет. Ах как хорошо. Особенно после двухмесячной тошнотворной корабельной жратвы. Часов в десять Натан и Миша, оставив меня в заложниках с полного моего согласия, ушли на вокзал встречать своего начальника отдела Володю Я., прибывающего к нам на пароход для подведения итогов экспедиции.

Через час они вернулись, и мы продолжили уже с участием Володи, мужика умного и на редкость симпатичного.

В какой-то момент я почувствовал настоятельную необходимость выйти на свежий воздух. Одел канадку. Хоть и июнь, но ночью прохладно, Мурманск все-таки. Вышел на улицу, прислонился в стене и ...Полный провал.

Просыпаюсь от обращенного ко мне резким командирским голосом вопроса: "Молодой человек, где Вы находитесь?" Так же четко, по-военному отвечаю: "Нахожусь на теплоходе «Николай Зубов»". "Нет, Вы находитесь в вытрезвителе, молодой человек." "Где?!!!", - заорал я, и меня буквально выбросило с койки, на которой я, оказывается лежал. В подобном заведении я оказался впервые в жизни, поэтому с интересом огляделся вокруг. Находился я в большой комнате барачного типа, в которой стояли койки со спящими людьми. Было, как ни странно, довольно чисто. Долго разглядывать мне не удалось, потому что милиционер с лейтенантскими погонами, который и разбудил меня, предложил следовать за ним. В своем кабинете он отдал мне мою одежду, документы и показал протокол, в котором было написано, что я задержан в нетрезвом состоянии там-то и там-то, при задержании оказал сопротивление! и препровожден в вытрезвитель. Далее лейтенант сказал, что если я смогу заплатить на месте штраф 10 рублей, то этот протокол никуда не пойдет, а если нет, то протокол пошлют на работу. Только этого мне не хватало. Я в лицах представил себе, сколько сплетен обо мне пойдет и вообще позор. Я тщательно исследовал свои карманы. Разумеется ни копейки. Все тело болит. Ах, да. Я же оказывал сопротивление при задержании. Спросил у лейтенанта сколько у меня времени. Он ответил, что до 12 потерпит. Надо было быстро добывать деньги. А для этого надо было как можно быстрее попасть на корабль и попытаться у кого-нибудь занять. Лейтенант меня отпустил, и я быстрым шагом направился на Морской вокзал, мне ведь еще надо было на катере добраться до Мишуково. А надо сказать, что в Мурманске, чтобы попасть на Морской вокзал, надо пройти по виадуку над железнодорожным полотном (потом будет понятно почему я так подробно об этом пишу). Короче, минут через двадцать я вошел в здание Морского вокзала. На вокзальных часах было ровно 6 часов утра. Зал ожидания был почти пуст и первого, кого я увидел сидящим на скамье в центре зала, был Володя Я., а на соседней с ним скамейке спали беспробудным сном мои закадычные друзья Натан и Миша. Володя, увидев меня, очень обрадовался, потому что они меня потеряли и понятия не имели, куда я делся. Собственно, иметь понятие вообще мог только Володя. У моих друзей никакого понятия ни о чем не было еще со вчера. Когда я рассказал Володе, где провел ночь, он страшно развеселился и мгновенно ссудил мне требуемый червонец со словами: "На святое дело не жалко". Разумеется, с него была взята страшная клятва, что в институте об этом никто не узнает. Я развернулся через левое плечо и уже через полчаса был снова перед лейтенантом в вытрезвителе. Он поразился моей скорости, аккуратно сложил червонец и положил его в карман, а потом вручил мне мой протокол, который я тут же порвал на мелкие клочки, после чего мы пожали друг другу руки, и я вышел на свободу с чистой совестью.

 

Когда я вернулся на вокзал, мои Миша и Натан уже проснулись, и тут уже наступила моя очередь смеяться. Рожи у моих друзей были разбиты в хлам. Как выяснилось, когда я исчез, а мои друзья тоже назюзюкались, как свиньи, Володя решил, что пора как-то попытаться добраться до парохода. Мужик он не из слабых, но и Миша с Натаном не дюймовочки. Держа двух моих орлов под руки, Володя исхитрился добраться с ними до виадука, о котором я говорил выше, и даже забраться наверх, но когда они начали спускаться, то Натан с Мишей со всего маху трахнулись друг об друга физиономиями! и расквасили их до неузнаваемости.

До Питера и, следовательно, до возвращения к любимым женам оставалось шесть дней. В течение всех этих шести дней Миша и Натан все свободное от работы время проводили у зеркала, смазывая свои расквашенные рожи различными мазями и кремами, который им давал наш друг, корабельный доктор. Периодически Натан фокусировал свой взгляд на мне и начинал извергать на мою голову потоки проклятий, смысл которых заключался в том, что честные люди придут домой с разбитыми рожами, а негодяи, проведшие ночь в каталажке, придут домой как новенькие. Возразить мне было нечем. Это была правда.

 

Послесловие

 

И вот, через несколько дней после возвращения домой, после почти полугодового отсутствия, я иду на работу. За плечами 35000 миль, я весь такой военно-морской и гордый. Как-то меня встретят? Открываю дверь в лабораторию. Обычный гул. Все чем-то заняты. Вот кто-то обернулся. «Яша, привет. Чего-то я тебя давно не видел. Болел, что ли?»

Нет. Конечно не все меня встретили так, но то мое настроение, которое я нес на работу, как знамя, быстро улетучилось. И было обидно. До сих пор помню.

А назавтра меня вызвал к себе мой начальник лаборатории и сказал: «Через месяц - полтора «Зубов» снова уходит в рейс. Пойдешь?» Моя реакция была мгновенной, естественной и глупой. Я, конечно,отказался наотрез. И был большим дураком. Во второй раз «Зубов», действительно, заходил и в Галифакс, и на Гибралтар, ну и, разумеется, на Кубу. Но все это было уже без меня. Вместо меня стали оформлять Андрея З. Я уже где-то через неделю - другую пришел в себя и готов был идти снова, но перебегать дорогу Андрюхе считал неприличным. Так это мое дальнее плавание осталось в моей жизни единственным. А значок «За дальний поход» я храню до сих пор.