Я бригадир

 

Чуть-ли не до четвертого курса каждый учебный год в моем родном ЛИТМО (Ленинградский институт точной механики и оптики) начинался одинаково. Отдохнувшие и соскучившиеся друг по другу студенты радостно встречались в институте. Начинались занятия. Но проходило несколько дней или недель, и вдруг на лекции появлялся работник деканата и объявлял нам, что завтра или, как максимум, послезавтра мы отправляемся в колхоз. И мы, молодые балбесы, кричали ура “и в воздух чепчики бросали”, хотя, по идее, должны были пребывать в тоске и сокрушаться, что нам помешали грызть гранит науки.

 

Так случилось и на этот раз, правда, позднее, чем обычно, был уже октябрь. Нашу группу отправили на картошку в жуткую глухомань, в маленькую деревню в Сланцевском районе. Девчонок расселили по избам, а мы, мужики, жили в бывшей конюшне, длинном сарае, где были сколочены нары, на которые были накиданы соломенные матрасы. Довольно жуткое строение, да еще и крысы бегали огромные. Мерзко.

Работа была обычная. Картошку мы собирали за картофелекопалкой, которую тянула лошадка. На козлах сидела тетка и понукала она лошадку, обильно используя все огромные возможности русского языка. Но не учла тетя, что среди нас есть истинные интеллигенты, не выносящие плохих слов. Одним из таких нетерпимых был Семен, парень небольшого роста, довольно хилого телосложения, но очень темпераментный. После очередной тетиной колоритной тирады Семен решительно подошел к ней и сказал: «Если Вы не прекратите ругаться матом, я Вас выведу с поля!». Тетя и лошадь остолбенели. Все, кто был поблизости и слышал Семино выступление, покатились со смеху. Особенно эффектно звучала его угроза «вывести тетю с поля». Поле было бескрайним. Тетя посмотрела на Семена с недоумением. Постояла с минуту. Пришла в себя и с еще большим усердием продолжила движение, используя, разумеется, ту же привычную лексику. Пришлось нам объяснять расстроенному Семе, что тетя это делает не со зла, а просто потому, что лошадь иначе не идет. Она другого языка не знает.

А тетенька, водитель кобылы, и в самом деле была добрая. Ей было жалко городских парней и девчонок, непривычных к тяжелому сельскому труду. И чтобы нас подбодрить, она довольно часто, обернувшись к нам, с улыбкой произносила гениальную фразу: «Ничего, ребяты! Отдóхнем, когда сдохнем!». И эта «оптимистическая» сентенция, как ни странно, действительно поднимала нам настроение.

 

С каждым днем становилось холодней. Земля мерзлая, а по утрам вообще покрыта инеем. Очень хотелось побыстрей отсюда слинять, но как, вот вопрос. Я был бригадиром и считал, что должен добиться этого во что бы то ни стало. Казался я себе тогда человеком бывалым и решительным. Поставлю, думаю я, колхозному бригадиру бутылку, и дело в шляпе, он нас быстренько отпустит. Как решил, так и сделал. Выпили мы с ним бутылку. Поговорили за жизнь и что? А вот что. Понравилось этому гаду пить на халяву, да еще с интеллегентным человеком (мною) общаться. Наладился каждое утро приезжать на поле, где мы работали. Приедет и зовет меня: «Яков, собирайся. Надо в центральную усадьбу съездить за кормами. Мне одному не управиться». Перед ребятами, конечно, совестно, но ведь, с другой стороны, я же не для себя стараюсь. Ну и садился я в телегу рядом с бригадиром и вперед. Приезжаем в центральную усадьбу, бригадир говорит: «Я в правление только заскочу и мигом на склад. А ты бы пока смотался в магазин, взял бы бутылек, другой». Обратно возвращались мы с ним уже другим порядком. Я правил кобылой, которую звали чудным именем Малина, а бригадир лежал в телеге, пьяный в умат и пел песни. Сам я тоже, конечно, бывал хорош, не то слово. Однажды, после такой поездки, обнаружил себя ночью спящим на поле в стогу. Проснулся от холода. А надо мной звездное небо. Андрей Болконский, мать честная, в ватнике.

Все мои разговоры насчет отъезда бригадир горячо поддерживал и обещал клятвенно, что вот только эту делянку закончим и все. А потом образовывалась еще одна последняя делянка, и еще. Кончилось дело таким образом. Во-первых, я пропил с ним все свои деньги, во-вторых, жена бригадира пожаловалась на меня в сельсовет, что я спаиваю ее мужа. Этот случай, я думаю, должен быть занесен в книгу рекордов Гиннеса. Короче, с пьянством было покончено. А в это время до нас дошли слухи, что ребята, работающие в других отделениях колхоза, уже уезжают домой. Это наверно те, которые не спаивали бригадиров. Вот тут мои мужики уже завелись всерьез, и, когда бригадир очередной раз появился на поле, мы его окружили, и Борька Голубев, мужественный парень, похожий на артиста Урбанского, спокойным голосом объяснил бригадиру, что если он нас до конца недели не отпустит, мало ему не покажется. Тот побледнел и все сразу понял. Спрашивается, какой дурак в деканате назначил бригадиром меня, а не Бориса, человека, прошедшего армию, да и старше меня года на три.

 

После этой воспитатательной беседы с бригадиром мы через день все-таки уехали в Питер. Правда, благодаря моей жуткой деятельности по спаиванию колхозного начальства, уехали последними из всех групп нашего курса. Да еще потом, уже в институте, до меня доходили слухи, что я в колхозе совсем спился. Вот люди. Для них же старался, а они про меня такое.

 

Корова

 

Во время этой же нашей картофельной ссылки произошло одно примечательное событие, требующее отдельного рассказа.

У одной бабули из нашей деревни корова подавилась картошкой. Пыталась бабка ей помочь, и палкой в горло пихала, и хлебные корки давала. Ничего не получается. Мучается бедная буренка, а картофелина ни туда ни сюда. Пришла к нам бабка, просит, чтобы кто-нибудь съездил в соседнее село за ветеринаром. Мы тогда сидели после работы у своей конюшни, курили. Уже наступил вечер. По идее, ей, конечно, надо было просить колхозного бригадира, но где ж его взять, он жил в другой деревне. Никто из ребят не рвался. Пришлось ехать мне, положение обязывало. Дала мне бабка старый велосипед, и я поехал. Дорога жуткая, да и темно уже. Раза два летал через руль, но ничего, доехал.

 

Ветеринаром оказался молодой крепкий мужик, в тельнике. Все быстро понял, вывел из сарая свой мотоцикл с коляской, и мы помчались обратно, в деревню. К тому времени, когда приехали, корове бедной совсем стало худо. Стоит, качается и жуткие стоны издает. Ветеринар попросил меня привести всех наших мужиков, сказал, что нужна будет помощь. Ребята почертыхались, но пошли. Ветеринар тоже попытался пропихнуть картофелину, но и у него ничего не вышло. Сказал бабке, что корову придется зарезать, делать нечего. Та в крик, а что поделать. Прежде всего, сказал он нам, надо корову завалить, чтобы она легла. Привязал он веревки к каждой коровьей ноге, дал эти веревки нам и велел по команде тянуть. Упала она, родимая. А жалко ее жуть. Мужики глаза отводят. Видно не одному мне реветь охота. Схватил ветеринар топор и как даст ей по горлу. Кровь фонтаном. Все. Нет коровы. Бабка рыдает. Мы, жутко подавленные всей этой историей, собрались уходить к себе, ан нет, это было только начало. Ветеринар нам объяснил, что если сейчас же не снять с коровы шкуру и не разделать тушу, то бабке даже мясо не удастся продать. Мы все еще не понимали, что от нас-то хотят. «А кто кроме вас, ребята, может это сделать» - уже орал нам ветеринар - «в деревне три бабки, да два деда - все население. Да не бойтесь вы, я вам все покажу». Деваться было некуда.

 

Эту ночь я не забуду никогда. Раздали нам ножи. Пришли два деда с керосиновыми лампами светить нам, уже совсем темно стало. Ветеринар объяснил нам технологию снятия шкуры. Оказывается надо начинать с ног. Около копыта делается круговой надрез, а потом продольный, по внутренней стороне ноги. А теперь надо подсовывать лезвие ножа и потихоньку приподнимать шкуру. Мало-помалу дело пошло. Пока не доехали до брюха. Взял тут ветеринар огромный нож, и брюхо разрезал. Как пахнуло на нас, да как полезли оттуда внутренности коровы, тут все товарищи студенты, люди совершенно городские, далекие от природы - матушки, быстренько скрылись в темноте, отдавая в травушку все, что съели за день. Очухались малость, водички попили, перекурили и вперед. Отступать некуда. Так всю ночь и провозились, но дело сделали, и бабка, которая к этому времени немного успокоилась, очень нас благодарила. Мясо она действительно продала. Хоть деньги какие-то выручила и то рада была. Мы-то назавтра на работу, конечно, не вышли. Отсыпались.

 

На этом можно бы и закончить рассказ о нашей очередной поездке на картошку, но вынужден заметить следующее. После этой знаменательной ночи свежевания коровы я перестал заходить в Эрмитаже к моим ранее обожаемым голландцам. Помните, где в лавке мясника висят на крюках разделанные туши. Как зайду, аж в холодный пот кидает, и бегом оттуда. Впечатлительным оказался очень.