- Дэвушка, а, дэвушка! Ты куда пошоль, такой хороший? – громко кричал кто-то, кажется, Валька, со смешной фамилией Многодетный. И уже гораздо тише:

- Ходи сюды, мы с тобой туды-сюды будем!

Кто-то громко гогочет. Кто-то кого-то треснул.

Ее раздражал этот нарочитый смех. Зачем так надрываться! Как же! Смотрите на него, слушайте! Эта я – пуп земли! Кто еще не видел! Посадите на коня! Полюбуйтесь на меня!

Обходи эту компанию стороной, говорит мама. Впрочем, другого желания у нее никогда не возникает.

И обходила по возможности. Жили рядом, но никогда не замечали друг друга. И вот, что–то случилось, то ли с ними, то ли с ней. Максимум внимания! Словно кто натравил их на нее.

Оглянулась, но никто уже не смотрел в ее сторону, поржали и забыли. Нет, смотрел один, в последнее время постоянно взглядом провожает. Даже привыкать стала, словно теплым чем-то обволакивает тело. Приятно. И стыдно признаться, а приятно!

Почему-то хотелось плакать. Обидное это, тупое: «туды-сюды»!

Мама заметила. Пошла за ней в комнату.

- Настенька, ты что? Обидел кто?

Она нервно покачала головой.

- Да что с тобой? Не молчи, я же вижу.

Она вдруг заплакала, рассказала.

- Тьфу ты, ерунда какая! Испугала. Нашла на кого внимание обращать, троглодиты!

- Чего им от меня надо? Что они ко мне прицепились, – всхлипывала она. – Ни с того, ни с сего приставать стали.

Мамина рука, порхала, гладила ее волосы.

- Не совсем «ни с того, ни с сего». Нравишься им, а выразить это по-другому не могут. Красивая девочка.

- Ладно тебе, мам, скажешь то же! Любка Иванова – вот она красавица, или Светка. А я то что! Ничего особенного. Обыкновенная. Успокаиваешь просто. Так они к ним не цепляются! Вижу – разговаривают же нормально.

- А ты себе цены не знаешь. В ногах одних красота что ли, или в шмотках? Или в чем там еще? А не цепляются, потому что они для них обыкновенные, а ты нет. Неизвестная и недоступная…

- Ну, мама, - она уткнулась маме в грудь, - скажешь! Перестань. Знаешь, а может и в шмотках тоже дело? Если б у меня были такие джинсы, они б не цеплялись? А то и девчонки смотрят на меня как на дурочку-у-у.

И Настя снова заплакала, подумав: если б я так оделась – красиво, ярко, то была б намного интереснее этой Любки!

- Да что ты, Настя? Что это с тобой такое? Какую еще дурочку! Разве ж это ценность! Что тебе в голову пришло?

- Мама, я понимаю…Но так хочется! Что я могу поделать?

- Ну… нет у нас сейчас возможности такой. Трудно что-то приличное достать... Зарплаты уже сколько месяцев нет. Мы с отцом и так стараемся…Что бы не хуже других.

Марина Сергеевна оглядела плачущую дочь. Задумалась.

- А ты права, дочка. Мы что-нибудь придумаем. Права. Выросла ты. Как это я раньше не подумала. Когда-то и мы с Галкой, подружкой моей, специально деньги копили, а потом ехали в город: за туфлями на каблуках или там за духами. Такие это события всегда были! Как-то позабылось все это. Да и ты никогда об этом речи не заводила.

Она встала и пошла к телефону. Постояла немного, вернулась и принялась рыться в секретере. Настя с интересом наблюдала за ней. Что можно найти в секретере?

- Мы давно уже с ней не общались, правда. Ну, знаешь, по молодости поссорились и расстались, без особого, кстати, сожаления… Ты маленькая тогда была. И поссорились по глупости, молодежь. Где-то у меня был номер ее телефона, надеюсь она все там же живет. Неудобно, конечно, звонить так вот, вдруг. Ну да ладно, попробуем. Старое уже забылось, и раз надо, значит надо. Кто-то мне сказал, не припомню, кто, что подружка моя сейчас коммерцией занимается…И привет от нее передавали, так что…

Она листала потрепанную записную книжку.

А через несколько минут уже разговаривала с той самой Галей.

- Повидаться бы хотелось. Сто лет не виделись. Сегодня? Ой, как хорошо. Да. Захвати с собой, что там у тебя есть. Ладно? Ну и что. Нам и этого хватит. До встречи.

И к дочери:

- Настя, посмотрим-ка, есть ли у нас, чем гостей угостить?

 

***

Сначала, шумная, полная тетка, бурей ворвавшаяся в квартиру, не понравилась Насте. Но тетя Галя оказалась веселой и общительной, много шутила, смеялась. Она одновременно делала несколько дел. Целовалась с мамой – «ну надо же! Совсем не изменилась!», трепала за щеки Настю, называя ее, почему-то «гавриком», ставила на стол «Амаретто», и говорила, что «все мужики сволочи»! В итоге заразила всех. Всем стало весело, все суетились. Накрывали на стол.

Когда первые впечатления утихли, тетя Галя вытряхнула на палас в зале из огромной сумки всякую всячину.

- Я только лучшее привезла, что было. Остальное – фигня. Ни за что бы не одела!

- На базаре порой попадается что-нибудь более или менее, но дорого очень, - говорит Марина Сергеевна. – А так – страшнота одна, без слез не взглянешь! Как на покойников пошитое продают! И не стыдно?

- У меня тоже дерьма полно, что ты думаешь. В толкучке хватаешь все бегом, и на поезд. А потом разглядишь – барахло. У меня подруга есть, я ей все такое скидываю. Она шьет, перестрачивает, и соседи берут. Гляди, скоро кооператив откроет, по пошиву. Кооперативов развелось! А шьют – срам! Но у нее хорошие вещи будут, она ответственная, - весело говорила гостья.

- Да…На все ж средства нужны… начать с чего-то, время...

- Ой, Маринка, сейчас все успевать надо! Долго нас держали на пайке тюремной! Зарабатывать теперь нужно, пока опять за жопу не взяли! У нас страна-то, ведь, какая…Шаг вправо, шаг влево…

Пока мама и тетя Галя шумели и чокались на кухне, Насте была предоставлена возможность, самой разобраться в сказочных богатствах большой сумки.

- Да, ладно тебе. Забудем. Кто старое помянет, как говорится…Давно было и неправда. Простим друг друга.

И снова звон рюмок. Зря говорила тетя Галя, что товар закончился и в Москву ехать надо, Насте и этого хватило – глаза разбегались.

Сиреневые лосины, джинсы-резинки небесно-голубого цвета, разноцветные то ли майки, то ли блузки, кто знает, как они называются? С блестящими, огромными бабочками во всю грудь. Не понравились почему-то, аляповатые. А это что? Упаковано в пакетик хрустящий. Белье! С кружевами.

- Мы с тобой из магазина вышли, и ты так красиво вышагиваешь – туфли новые! Галь, ты тогда такая тонюсенькая была, стройная. И вдруг – бах! В щель на этой лестнице, каблуком! Жуть просто! Каблук в щели так и остался!

- Ага. И домой потом в старых тапочках ехала. Плакала дома, при тебе постеснялась. Злилась еще на тебя – позавидовала, мол…

- Теть Галь, а пакетики открывать можно? Померить можно?

- Нужно, птичка! Как же иначе? - отвечают из кухни.

Батюшки мои! Это ж как одеть такое можно! Прозрачно где не надо, все узенькое! Но на ощупь приятно – гладкий, прохладный материал. Надежным, правда, не кажется. Нитки кое-где висят. Но красиво. Кружева шершавые.

Долго примеряла наряды Настя. Раскрасневшаяся и довольная. Потом смотрели вместе с мамой, выбирали.

- Маринка, бери. По своей цене отдаю. Ничего – себе, ей-богу,! Как покупала. Свои только, потраченные, верну. На такую сумму ты б знаешь что на базаре взяла? Уши от тапочек!

Марина Сергеевна с подружкой еще посидели на кухне, гостья дымила как паровоз, в окошко правда, да без толку. Дымно было везде.

- Нам бы только пару вещичек, - слышался неуверенный голос мамы.

- Да не переживай ты! Что надо, то и бери. Отдашь потом, как сможешь. Что ты мне чужой человек что ли? Разберемся!

Настя все еще вертелась перед зеркалом.

- Да он часто последнее время задерживается, работы много.

- Сказки рассказывай! В стране чёрте что, закрывается все, а у него работа, – гремела тетя Галя. Потом тише:

- Слушай, а ты не думаешь…

- Что ты. Работает. Правда зарплату тоже задерживают, как и мне. Но деньги же несет откуда-то. Я даже не спрашиваю, что б не сглазить

- Ну дай то Бог! Дай то Бог… Ох, Маринка, знаю я этих козлов. Осторожнее с ними надо.

У Насти пропала вдруг куда-то радость.

- Да я же в жизни этого одеть не смогу! На меня же все смотреть будут. Как на Любку. Это вызывающе.

Из зеркала испугано смотрела незнакомая взрослая девушка, в нежно-розовой блузке с подплечниками. Перламутровые пуговицы, словно крупный розовый жемчуг.

- Непривычно. Это кто-то другой, а не я. Нет. Не одену. Зачем я все это затеяла? Мне это не нравится и не идет. Опять как дура.

Зеркальная девушка смотрела на Настю с укоризной: зачем же врать?

- И не надо на меня так смотреть! Не одену! Я не умею такое носить. Буду как медведь.

Настя не заметила, что в комнату заглянула мать.

- Да и куда одевать? В магазин или в школу? Я же никуда не хожу. К Наташке если только. Наташку буду поражать своими нарядами, - негромко, себе под нос говорила она, на глаза навернулись слезы.

- Ты с кем там? – спросила мама. – Вот тебе раз! Все время глаза на мокром месте! И что мне с тобой делать?

 

***

 

Настя ночью долго вертелась в постели, не могла уснуть. Через открытую форточку доносились звуки с детской площадки, в вечернее время обычно занятой местной молодежью. Почти каждый вечер там кто-то пел под гитару. Но один голос ей запомнился особенно, может оттого, что звучал заметно лучше других, к тому же очень редко звучал.

Сегодня это были тянущие за душу напевы:

- Я тоскую по родной стране,

По ее рассветам и закатам.

На афганской выжженной земле

Спят тревожно русские солдаты…

Хотелось плакать. Да что там плакать! Вдруг захотелось завыть протяжно, как порой воют собаки. Отчаянно! Афганская земля, собаки, бабушка…Одно потянуло за собой другое. Вспомнилось, как пару лет назад ездила в гости к бабушке, перед самой ее смертью. Дяди Колин сын, Славка, недавно из армии вернулся. Был он контужен. Впрочем внешне Настя особых перемен в нем не заметила, если не считать его необычной замкнутости, нелюдимости что ли какой-то. Пока однажды не произошел приступ. Случилось это жарким летним днем, когда тихо морило всю округу. Он вдруг закричал во дворе. И страшно, долго, натужно кричал. Упал и корчился на траве. Настя наблюдала за ним из окошка, и не могла оторваться от этой картины. Плачущая его мать, тетя Зоя, металась рядом, и толку от этой ее суетни не было никакого. Сбежались соседи, галдели, давали как обычно, всякие ненужные, бессмысленные советы. Настина бабушка тоже суетилась там.

К ночи этого же дня завыл Тишка. Это Настя так его звала и мама – официальная так сказать кличка, для бабушки же он был кабыздохом. Настю смешило и одновременно пугало это имя. Будто смерти животному желаешь. А бабушка смеялась, рассказывала, что на Украине так зовут всякую мелкую, беспородную, вечно тявкающую псину. Осталась такая вот у бабушки с детства привычка. Так вот выл он всю ночь, несмотря на ругань хозяйки и метлу – последнее средство. Метлу он обыкновенно очень боялся. На следующую ночь все повторилось. Он снова выл, и скреб, рыл землю у калитки. Только теперь появился аккомпанемент. Тишка запевал, а сельский собачий хор подхватывал и нес эту песню дальше. И так до утра. Словно взбесилось все собачье население. Каждое утро бабушка, ругая Тишку длинными замысловатыми выражениями, мешая русские и украинские слова, возвращала выкопанную землю на место, предварительно потыкав в нее носом собаку. Концерт повторялся несколько ночей, приводя в отчаяние местных жителей. И кончился так же внезапно как и начался. Сначала, в большинстве своем суеверные селяне были в ужасе – что-то будет? Но постепенно страхи все же поутихли – во всем виноваты эти жаркие дни.

Через четыре месяца умерла, никогда не жаловавшаяся на здоровье, бабушка. Эта неожиданная потеря любимого человека произвела тогда на Настю неизгладимое впечатление, повергла в состояние нервного шока. Начинался 1989 год…

- Так что ты, кукушка, погоди

Мне дарить чужую долю чью-то...

Навеянные неизвестным певцом воспоминания еще долго не покидали Настю, заснула поздно. Потом в школе сидела как совенок, сонно хлопая глазами. Заниматься не хотелось, ничего не хотелось. Эх, было бы лето! Уйти куда-нибудь на берег речки, упасть в траву, руки раскинуть и так лежать. ЦЕлую вечность. Обнимая небо. Улетая в небо…

После школы, она зашла в магазин за хлебом. Тетки в соседней очереди снова тоску нагнали. Отчего, откуда в человеке может быть столько злости? Спорят из-за того, кто, сколько сахара купил, и, кажется, что тетка в красном платье убить за него может, за этот лишний килограмм сахара, попавший «в одни руки». В одни руки! – и выражение это какое-то тупое. И мир весь тупой! На необитаемый остров забиться хочется.

Подходя к выходу, в дверях столкнулась с ним. Замечталась! Буквально воткнулась в него, почувствовав незнакомый, но такой приятный запах. Из рук выпал хлеб. Он загородил собой проход, а она боялась дышать. Надо идти – с места сдвинуться невозможно! Вот он уже вкладывал ей в руки оброненное и, кажется, что-то говорил, но она, так и не взглянув, не подняв глаз от его белых кроссовок, боком, неуклюже протиснулась в дверь.

Она шла, почти бежала от магазина. Оглянулась: он стоял у двери и смотрел ей вслед. Обволакивал, окутывал. Пронзительные глаза. Немигающий взгляд. Хищник. Ах! Споткнулась! И улыбка его странная – слегка, краешком губ, как Джаконда. Так колотится сердце! Ноги плохо слушались, дрожали и подворачивались. В подъезд!

Взбегая по лестнице, она уже смеялась. Ну и бегство! Как глупая, испуганная коза! Шумно ввалившись в дверь, увидела удивленные мамины глаза. Обняла ее и попыталась закружить по комнате.

- Вот, чертенок. Что это с тобой, то ревешь, то бесишься? Что там привезли?

- Сахар, мама, сахар! Ура!

- Тю, – мама чмокнула ее в лоб и высвободилась. – Ладно, побегу, пока не разобрали. Очередь заняла? Пойдешь со мной?

Настя, веселая коза, ускакала на кухню.

- Это бесполезно, мама, там Красная тетка, наверное, уже всех убила! И весь сахар забрала! В одни руки!

- Вот болтушка, - улыбаясь отвечала мама, выходя из квартиры, - влюбилась ты что ли?

 

***

 

- Привет. Это я. Будем знакомы.

Он явно паясничал, играя на публику. В нескольких шагах позади, хихикали двое – неприятные личности. А это он – Витька из первого подъезда. Черная шапка каким-то чудом держится на затылке, оттопыривая уши.

Посмотрев по сторонам, с усилием, ответила:

- Здравствуйте. Мы уже знакомы – живем в соседних подъездах. И Вас зовут Виктор.

Сказала и затаила дыхание. Cмело. Зачем вообще отвечать что-то, удрать надо было. Но выбирать уже не приходилось – на этот раз избежать разговора не удастся. Ее надежно зажали между забором и трансформаторной будкой, или как там ее называют, никогда не задумывалась что это такое. Будка и будка, старая, облезлая, тысячу лет некрашеная. Его спутники посмеивались, он – нет. Стоял к ним спиной, смотрел серьезно. Она так и не взглянула ему в лицо прямо, смотрела в сторону или вниз. В крайнем случае на его губы – влекущий, необычайный изгиб губ. Наблюдала за ним тайком, краешком глаза и чувствовала тигриный этот взгляд. Никакая сила на свете не заставила бы посмотреть ему в глаза. Все равно, что глядеть в дуло убивающего тебя пистолета.

И вдруг улыбка – такая ослепительная, лучезарная!

- А Вас – Анастасия. Вот я же и говорю – будем знакомы. И, без церемоний, перейдем на ты.

Валька Многодетный согнулся пополам от смеха.

- Ну, что ты, Витя! Какие церемонии! – давился он и расшаркивался.

Витька молчал, по-прежнему смотрел пронзительно. Тот, что справа, Сергей, перестал смеяться:

- Слышь чё, погуляешь с нами?

Она взглянула на говорившего. На него смотреть проще, не смотря на то, что кажется самым опасным из дворовой шпаны. Но он не хищник, он – рыба. «Глаза рыбьи, серо-водянистые. Ну, точно рыба! Мертвые глаза, жуть какая-то берет» - подумалось ей. И вдруг вспомнила, что его кличка, точно – Рыба. Старший брат сидит в тюрьме, а мама говорит, что и младший Самсонов скоро туда же отправится. Тюрьма – это что-то вроде другой планеты, неизвестное, странное и страшное, населенное монстрами. Остальную шпану она скорее презирала, чем боялась. Тупоголовое, ржущее по вечерам под окнами стадо.

- Только не ломайся. Мы ж тебя не съедим.

- Угу. Так только! Немного покусаем! – громко вставил Валька.

- Не слушай ты его. Чё ты нервничаешь? Он прикалывается. Предлагается просто погулять. Цивильно. Никто тебя не тронет. Слышишь? – говорил Рыба.

Витька молчал.

- Я…, - у нее перехватило дыхание, - я не могу…

- Да, в натуре, тебе говорят! Все путем! Лысого возвращение отмечаем, брательника Серегиного. Чё ты боишься. Ты ж нас сто лет знаешь, живем в одном дворе. Кто ж своих девчонок трогает. В ресторан приглашаем, завтра. Девчонки там тоже будут. А Витька с тобой пойти хочет. Делов-то!

- У него языка своего нет, что ли, у Витьки вашего, – ответила Вальке смело, но с дрожью в голосе. – Вы его адвокаты?

Ржут опять. Лошади. Вспотели ладони. Почему, действительно, она их боится? Парни как парни, ну, шпана, да. Так ведь не чудища же, люди… А ведь стемнело уже.

- Во-дает! Ну умная-я-я! Нет, ты понял? Еще в глаз даст. Отойди! – это Валька, опять. Разошелся.

- А наш Витя стесняется! Дар речи теряет прямо. Д`Артаньян!

- Так и я ж ему и говорю: смотри, еще в глаз получишь!

Витька открыл, наконец, рот:

- Ну вы и уроды!

Из-за угла дома появился силуэт. Мама!

- Насть, идешь, наконец! Я же волнуюсь, темно уже.

Настя быстро приближалась к своему спасению

- А это кто там? – мать вгляделась в удаляющиеся фигуры. – С кем ты говорила? Господи. Да это ж шпана наша.

- Что ты, мама. Не говорила я ни с кем. Я мимо них проходила, а ты – навстречу.

- Конечно, навстречу! Встречаю! Уже сколько времени тебя жду. Где задержалась?

Ее снова обдало жаром. «Как хорошо, что темно, она бы обязательно заметила, что я вру. Зачем я это сделала? Совершенно бессмысленно. Прости меня, мама».

 

***

Уже в своей комнате, выключив свет, она подошла к окну. Ложиться спать не хотелось. Завтра в школу, на носу выпускные экзамены, надо готовиться, а ей опять не спится. Немного болела голова. Настя приоткрыла окно. Безветренно и тепло, на удивление тепло для марта. На площадке как обычно – многолюдно. Слышались голоса, смех. Кто-то неумело тренькал на гитаре. Пахло весной и кошками. От всего этого стало еще тоскливее. Лучше уж лечь спать.

Вдруг сдавило горло, словно в рыданиях. Скрип качелей. Витька смотрел на нее. Нет, она не видела так далеко, в темноте, но знала - эта слегка раскачивающаяся фигура – он. Смотрел в ее сторону, на ее окно, и, она знала, смотрел ей прямо в глаза, в душу, пронзительно и грустно.

Потом Настя долго плакала в подушку. И с этими неудержимыми слезами, постепенно, уходила головная боль, исчезала давящая тяжесть в груди, ее обнимал сон.

Солнечный день, в поле множество белых цветов. Она рвет их, собирая в букет. Появляется рыжий медведь и начинает какой-то замысловатый танец, постепенно приближаясь. Большой лапой срывает цветок. В другой лапе, как на раскрытой ладони, кольцо.

Нависли черные тучи, и пошел снег, мокрый, колючий. Поля больше не было. Она шла по городу со своим букетом белых цветов. Ей кто-то сказал, что её медведь замерз, и вот она шла на его могилу, несла ему белые цветы.

Вокруг масса людей, одни бредут куда-то в одном направлении, большинство стоит, покачиваясь. То ли пьяные, то ли в горе каком пошатываются. Или шатает их сама земля. А земля и впрямь движется, шатается, валит с ног, и людей, и ее. Рушатся здания.

Вот рухнул родной дом. Она стоит на развалинах, по-прежнему с букетом белых лилий. Вдруг взрыв чудовищной силы, огонь, и белые цветы в воздухе! Валит черный дым. Он везде. Клубы черного дыма. Какие-то люди, вместе с ней падают в огромную яму, другие в панике и ужасе бегают вокруг. Дико пляшут остальные. И кричат!

Все кричат!

Ей очень больно, болит все тело. Она пытается выползти, ползет вместе с остальными и с трудом все-таки выбирается. Не оглядываться! Но оглянулась – в яме медведь. Он ранен, и ползет, смотрит ей в глаза, такой родной!.. Она наклоняется, почти падает в яму, тянет к нему руку. Понимает, что не достанет, и он умрет снова, и нужно будет идти к нему на могилу.… Слышит, как он тихо зовет ее человеческим голосом, все время, повторяя, как заклинание: Настенька, Настенька…

Она проснулась от собственного тихого, придушенного вскрика.

Замерла. Перед глазами еще были картины этого сна. Она дрожала от холода. Посмотрела на окно. Странно, как она забыла его закрыть. Замерзла, потому и приснилась вся эта жуть. Но как же это было реально! Страшно и ярко, но главное – реально.

Она подошла к окну, глубоко вдохнула свежего воздуха. Кто-то тихо сказал:

- Это я, только не ори.

- Мамочка…- прошептала, уже готовясь закричать, но отчего-то не смогла. Фигура, которую она сразу узнала, перегнувшись, махнула рукой с балкона соседней комнаты.

- Да тихо ты. Всех разбудишь. Меня поймают и отправят в ментовку. Или прыгать придется. Не хочется разбиться, лучше уж к ментам,

- Боже, мой, что ты там делаешь? Как это? – страшно колотилось в груди. Все смешалось у нее перед глазами, еще не улетевшие образы из сна, что-то невероятное происходящее за окном. Словно с ума сошла!

- Да ладно. Ничего особенного – голуби притащили. Ты в окно глядела, меня звала, они и помогли мне сюда забраться…

- Я…я т-тебя не звала, - постепенно осознавая реальность, она брала себя в руки. – Да что вообще за чушь ты несешь!.. - и уже более уверенно и твердо: - А ну-ка слазь! А то родителей позову.

- Ну, начинается! Чё, прыгать что ли? Не жалко? Разобьюсь ведь.

Послышался голос матери. Настя сразу закрыла окно и легко побежала к двери в зал. Сердце продолжало биться, сбиваясь с ритма, порой ей казалось, что оно выпрыгнет из груди.

- Ты кричала? Или мне показалось? – мать в ночной рубашке стояла в дверях спальни.

- Наверное. Мне сон страшный приснился. Все в порядке, мам, ложись.

Войдя в комнату, Настя на цыпочках метнулась к окну. На балконе никого не было. Неужели свалился?

Присела на кровать.

Или слез также благополучно, как и залез? Через несколько минут, накинув халат, она уже кралась по залу к выходу на балкон. Дверь тихо скрипнула, закрываясь за ней. Он выглянул из-за старого шкафа, опираясь на одно колено. Прижал палец к губам. И смеется. Беззвучно.

Придвинулся ближе, прошептал:

- Страшно? Тетенька, прости засранца, больше не буду…

Ей вдруг стало смешно. В свете фонаря эта улыбка казалась еще более манящей, чем раньше. Она смотрела на его лицо и больше не боялась. Он казался близким и родным, неизвестно откуда вдруг вынырнуло это ощущение. И когда он дотянулся до ее руки, потом сжал своей, она только вздрогнула, но отнимать не стала. Наоборот, подчинилась этой руке, тянувшей ее, заставляющей присесть, спрятаться за шкаф. Хотелось вечно ощущать его теплую ладонь.

- Поговорить нам нужно, - шептал он

- Для этого надо было лезть на балкон, поговорить негде? – шептала она.

- Ну. Сколько раз пытался. Не заметила? Ты ж шарахаешься от меня, как от заразного. Тебя, похож, мои тапки больше интересуют, чем я…

Она тихо засмеялась и не знала что сказать, только с удивлением смотрела на него. И с интересом.

- Настенька, ты слышишь, или нет? Ты мне нравишься.… Короче, завтра вечером когда из музыкалки пойдешь, не рвани, как обычно, увидев меня. Лады? Или давай я там тебя встречу, до дома вместе пойдем.

- Откуда ты знаешь, зачем и куда я иду?

- А я все про тебя знаю. Я – твоя вторая половинка.

- А ты совсем не такой как я думала.

- А ты такая …

- Ой, кажется, мама.

- Ну вот.…Опять охрана нарисовалась, - сказал Витька и, перемахнув через перила, повис на руках. Настя бросилась к двери.

- Что тут такое я никак не пойму, - говорила Марина Сергеевна, вступая на балкон и оглядываясь. Отодвинула путавшуюся под ногами дочь.

В это время Витька спрыгнул на нижний балкон. Звуки привлекли внимание женщины, но она опоздала: на балконе этажом ниже уже никого не было видно.

Объяснения Насти с матерью закончились быстро. Та привыкла ей верить и, потому вралось легко и гладко. И вскоре Настя уже засыпала, умиротворенная и счастливая, почти не мучаясь угрызениями совести из-за этой своей легкой лжи, начавшей, видно, входить в привычку. Даже будто радовалась новизне ощущений: всегда была только мама, самая близкая и родная, и, вдруг, кто-то еще претендует на это место. И загораживает маму, занимает собой освобождающееся пространство, и это вовсе не страшно…и ради этого ощущения, ради того, что бы никто ни вмешался в эту сказку, стоит врать…

Это даже необходимо…