25. ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

 

Наскоро исследовав себя через зеркало, Улейкин пришел к выводу, что белых пятен на нем еще недостаточно. Поэтому открывать дверь он отправился, завернувшись в простыню и выставив напоказ отмытую половину лица. Пользоваться одним глазом без привычки оказалось неудобно. Но и одного глаза хватило, чтобы разглядеть взвинченность Едакова.

 

- Так он дома, - оповестил подъезд Едаков и ринулся в щель приоткрытой двери, так что Улейкин едва успел отпрянуть в глубину прихожей. – А мы его по всему городу разыскиваем. Волнуемся, - продолжал Едаков уже за спиной Улейкина, и устремляясь в комнату. – Где он? Что с ним? Ушел в разведку и не вернулся. На работу не вышел. Не позвонил. Что прикажете думать? Может Федулыч раскалол, держит в погребе, посадил на жидкий стул или уже ликвидировал без свидетелей? А может, здесь предательство?

Высказывая это, Едаков перемещался по комнате, отчего то и дело оказывался вне поля видимости Улейкина.

 

- Может здесь предательство? Измена? – настаивал Едаков на разрешении, как видно, наболевшего вопроса.

 

- Да все нормально, - заверил Улейкин, но с показной неохотой, чтобы хоть как-то воспрепятствовать эскалации любопытства Едакова.

 

- Так ты был у Федулыча? – не отставал Едаков.

 

- Был, - скупо ответил Улейкин.

 

- Ну и что? Что разведал?

 

Улейкин еще не решил, что из событий минувшей ночи стоит доводить до сведенья Едакова. Тем более, что и сам еще не во всем разобрался.

 

- Долго рассказывать, - уклонился Улейкин.

 

- Ладно, расскажешь по дороге, - пообещал Едаков. – Давай, собирайся побыстрее.

- Куда? – возмутился Улейкин.

 

- В «Ковчег». Про «зеленого-то» слышал?

 

- Чего? – насторожился Улейкин.

 

- Не слышал? Вот это да! Тут такие дела творятся, а он лодыря гоняет. Чем же ты тут занимался?

 

- Спал. А теперь купаюсь.

 

- Во, житуха! До трех часов спит, а потом купается. Барин! Ты хоть знаешь, что уже три часа? А ночью ты что делал?

 

- Ну и что про «зеленого»-то? – ушел от ответа Улейкин.

 

- Пришелец! Опять в районе парка Южный. Что-то они там ищут. Но вот что? Засекли его только под утро. Без тарелки. Правда, было там какое-то свечение, но это могла быть и машина. Возможно, он всю ночь исследовал парк. Может, ищут то, что потеряли в первый визит. Но этот не трехглазый, а весь зеленый и голый. Если это другая раса, то, можно предположить, что между ними конкуренция. Борьба за влияние. Значит, парк имеет для них какое-то особое значение. Но какое? Что особенного в этом парке?

 

- Да просто он Козлиный, - отрезал Улейкин неожиданно даже для себя.

Едаков как бы не заметил дерзкой выходки Улейкина, но, тем не менее, сократил развитие мысли.

 

- Вообщем, версий полно. Надо все это проработать и выдать листовку. Свидетелей я уже опросил. Есть эксклюзивы. Одна уборщица видела его, как тебя. Я ее лично знаю.

 

- Видела? – оторопел Улейкин.

 

- В том-то и дело. Это наш козырь. Ферзь! Ты только давай, побыстрее собирайся.

- Нет, я не могу, - твердо сказал Улейкин, и чтобы смягчить отказ, добавил. – У меня тут проблемы, и вообще…

 

- Как это, не могу? – перестал бегать Едаков.- Какие еще проблемы и вообще? Что значит – и вообще?

 

- А то, что чепуха все это, - пояснил Улейкин как можно более холодно.- Обыкновенный розыгрыш. Чья-то шутка. Кто-нибудь дурака валяет.

- Ты хоть думай, когда говоришь. Это какой же дурак будет так валять дурака? Покрасить себя в зеленый цвет и под самое утро – на улицу нагишом. Может, это ты на такое способен?

- Я? Причем тут я?

 

- А притом, что надо быстренько собираться, и – вперед, в темпе вальса.

- Да не пойду я никуда, - заверил Улейкин. – Некогда мне такой ерундой заниматься.

 

- Ты что, заболел? – вскинулся Едаков и, будто взяв след, прищурился, подозрительно вглядываясь в видимую часть Улейкина. - Может, тебя Федулыч заколдовал, как Хоперского? Какой у тебя стул? Ты не стесняйся, скажи.

 

- Со стулом у меня все нормально, - доложил Улейкин отчетливо, так, чтобы обозначить пределы своего терпения.

 

- Нормально? – недоумевал Едаков. – Разве такое называется нормальным? – терялся он в догадках, рыская взглядом по комнате. – А это что?

Тут он шагнул к стулу и с брезгливой осторожностью двумя пальцами поднял с сиденья плавки Рыбова.

 

- Это же не твои плавки, - догадался Едаков, одновременно изумляясь такому обстоятельству и внешнему виду находки. – Откуда это у тебя?

Опрометчивый ответ в таком тонком вопросе был недопустим, а на подбор взвешенного вранья требовалось время.

 

- Что с тобой происходит? – растревожился Едаков, озабочено соизмеряя плавки с остальной обстановкой в комнате. – Чем ты занимался ночью? Ты у Федулыча был?

 

- Я же сказал, что был, - проговорил Улейкин с интонацией лопнувшего терпения.

Такое поврежденное терпение призвано было как-то объяснить отсутствие скорого ответа.

 

- А ты, случайно, не пьяный? – вдруг догадался Едаков.- Может, вы там с Федулычем пили всю ночь на мои деньги? А ну, открой личико! Что спрятался?

Такой вывод на основании плавок показался Улейкину лучшим из возможных. И, чтобы позволить Едакову утвердиться в своем заблуждении, Улейкин сказал с театральной фальшью:

- Я совершенно трезв.

 

Затем развернулся, покачнулся, вошел в ванную и заперся изнутри.

 

Уединение на борту ванны под шум прибывающей воды и стенания Едакова несколько успокоили Улейкина. Он решил, что величина грозящей ему бури, если и выходит за пределы стакана, то легко может быть ограничена водоизмещением ванны, что тучи над его головой непременно обратятся в чей-то золотой дождь, выжатый из «зеленого», что, в конце концов, можно обойтись и без «Ковчега» с его тщеславным капитаном, а чужие плавки легко объяснимы необходимостью половой тряпки. Для чего и были подобраны на улице.

 

Так что, едва голос Едакова стих, и входная дверь возвестила громким хлопком об отступлении назойливого гостя, Улейкин со спокойной совестью вновь погрузился в глубины воспоминаний и собственной ванны.

Перед глазами Улейкина опять возникло лицо старца со следами решимости добраться до того, кто считал его неграмотным и чекнутым.

Конечно, человеку свойственно угадывать некоторые чужие мысли в силу его способности к эмпатии, вчувствованию и уподоблении обьекту. Тем более, если эти мысли единственно возможны. Однако, когда проникновение в твое сознание осуществляет бывший дьявол, который возможно прежде владел разумом не хуже, чем мушкетер шпагой, это почему-то отдает мистикой и не может не беспокоить.

- Ну, хорошо. Допустим мы имеем яйцо, оно же разум со всеми его наворотами, а также зеркало сознания, с помощью которого осуществляется мышление, но откуда же там берется сам падший червяк?

- По-разному бывает,- принялся крутить Федулыч. – Например, беса можно подхватить, как грипп. А может он завестись и сам собой. Ведь он же ничто. Такое ничто, какое бывает на конце иглы.

 

Вера Федулыча в вирусную природу бесов, возможно, проистекала из знаний о способности собак к заражению бешенством. Но в любом случае, ему, явно, нравилось делать из очевидного невероятное, а из сказки быль. Возможно, в этом и заключался секрет его успеха на поприще деревенского дьявола и доктора в одном лице?

- А не та ли это игла из сказки про Кощея. Кстати, мы эту сказку как-то упустили. Помнится, там смерть Кощея располагалась на конце иглы, которая была в яйце. Яйцо было спрятано в утке, утка, кажется, в зайце, и так далее, то есть, практически все во всем согласно учению старины Гераклита. Правда такая эволюция противоречит теории Дарвина. Потому что здесь уже вначале имеется яйцо с иглой, которое, видимо, разум.

 

- Почему противоречит, - возразил Федулыч. - Сначала было яйцо, а потом уже – и утка, и курица.

 

- Э, нет. Утка еще пусть. Тут по тексту. Но с появлением курицы сразу возникает вопрос: «Кто снес яйцо?».

В следующий момент показалось, что Федулыч ответит – «Я», ибо заметно было, что решение старого парадокса у него давно готово и тянет, как минимум, на Нобелевскую премию.

- А никто, - вдруг сказал Федулыч.

 

- Как же это, никто? А откуда оно, тогда, появилось?

- А ниоткуда. Из ничего. Вот так.

 

И он тотчас показал как именно. Для этого он сунул руку в одну из корзин, стоявших на лавке у стены, и, пошуршав соломой, выхватил оттуда яйцо.

Будь Федулыч более опытным фокусником, он достал бы яйцо изо рта или прямо из воздуха. Тогда бы его утверждение могло выглядеть бесспорным. Но уровень его подготовки не позволял сделать очевидным возможность возникновения яйца из ничего.

 

- Но вы же достали яйцо из корзины. Я видел. А его, наверняка, снесла курица.

- Конечно, его снесла курица, - сознался дед. – Но это неважно. Важно, что это не простое яйцо.

 

А это уже было интересно. Ведь если деревенский мудрец наловчился превращать простые яйца в золотые, то секреты его алхимии могли бы очень пригодиться в мирской жизни студента.

 

- Это я показываю атом, – сообщил дед. – Атом, - повторил он для убедительности. – Ну, понарошку. Понимаешь? А то ты прямо удивился. А

атом откуда взялся? Из хаоса. Об этом говорится в Библии. Правильно?

 

- Ну, если в вашем представлении материя конечна, то она, разумеется, должна откуда-то появиться. И пусть это будет хаос.

 

- А что такое хаос?

- Тут хорошо бы взять в подмогу известного пролазу Нильса Бора. Тогда хаос представим в виде царства энергии, где все силы взаимоисключаются до состояния ничто. Притом, наверное, так, что и само ничто может стать исключением.

 

- А если по-простому, - поморщился дед. – То хаос – это что-то, вроде вара. Небось, видел в кипятке бульки? Вот они-то и похожи на атомы. У атома есть ядро. Это в яйце желток. А белок вокруг желтка – это энергия.

 

- Но насколько я знаю из школьной программы вокруг желтка, точнее, ядра, вращаются электроны, а не энергетический белок.

 

- Это так кажется, - сделал усмиряющий жест Федулыч. – Нам в школе то же самое говорили. Но кто этот электрон поймал или хотя бы разглядел? В микроскопе различают только какое-то облачко. Так что, и дураку понятно, что никакого электрона нет.

- Ну, это, знаете ли, очень голословно. Ведь есть опыты Томсона, Резерфорда. И потом, уважаемые вами гармонические знания нам подсказывают, что вокруг ядра должен вращаться атом, наподобие того, как Луна вращается вокруг Земли. Планетарная теория. Слыхали?

 

- Правильно, - кивнул Федулыч. – Это всех и посбивало с толку. Но ты ж присмотрись к Луне. Разве ж можно ей верить? И главное, она не сама светит, а отражает свет, как зеркало.

 

- То есть, она, скорее, мышка, чем яйцо. И на основании этого наблюдения вы, значит, опровергаете научные представления о строении атома?

- Само собой, - беззаботно подтвердил Федулыч и продолжил. – Так вот, появился такой атом. Но что ему делать? Что он, один? Зачем? Какой смысл? И что дальше? Если нет продолжения, то, может, ему лучше обратно, рассосаться в кипятке? Единственный способ превозмочь смерть – найти другой атом.

 

- Это, разумеется, продиктовано принципом дополнительности. Я угадал?

- Еще бы, - разделил успех оппонента Федулыч.- И вот он находит…

С этими словами дед опять пошарил в соломе и горделиво извлек из корзины другое яйцо. На этот раз старцу не пришлось пояснять, что и новое яйцо было не простое. Разумеется, в руках Федулыча находился атом, зародившийся в парадоксальной среде энергетического кипятка.

- И вот они встретились, - пояснял дед, сближая два яйца. – Это и есть первый зародыш любви, и значит, это в корне всего.

 

- То есть, вы полагаете, что связь между яйцами, точнее, между атомами именно любовная?

 

- Да, - подтвердил дед.- И никакая ни другая.

 

- Но вы же сами говорили, что в основе любви лежит сопереживание. Даже Шопенгауэра привлекали в качестве знатока этого вопроса. А какое же здесь возможно сопереживание? И получается, что в вашей космогонической модели попахивает не столько любовью, сколько простой химической реакцией.

- Вот они, мышки-то, - порадовался Федулыч своей способности видеть незримых мышек. – Думаешь, если назвали по-другому, значит все поменялось? Только я еще не закончил. Ты, небось, знаешь, что все атомы разные? В кипятке видел? Одни бульки большие, другие маленькие. Все разные. Поэтому атомы выбирают с кем объединиться. Они сначала узнают друг дружку.

- Узнают? Но как?

 

- Глаз то у них нет,– рассудил дед. – Значит белками. Сам же говорил про энергию раздражения. Вот тут тебе и сопереживание, и разум, и начало всему. И когда они найдут друг друга, получается результат.

 

С тем он взял сковородку и разбил в нее оба яйца. От этого на дне сковороды образовался полуфабрикат яичницы. Однако, все впечатление от фокуса портил тот факт, что никакой иглы в яичнице не было.

 

26. УПРЯМЫЕ ВЕЩИ.

В дверях туалета Бориса Борисовича встретили звуки духовой музыки, которые усиливались с движением вниз по ступенькам из мраморной крошки. Насчет музыки, Рыбов придумал сам. Сначала у него была идея озвучивать туалет тихими, убаюкивающими мелодиями. Но после нескольких репетиций выяснилась специфическая неизбежность вторжения звуков более свойственных духовым оркестрам. Поэтому было решено отдать предпочтение естественному звуковому фону: маршам, мазуркам, «танцу с саблями» и, конечно, соло барабанов и труб в случае аншлага.

 

Уже в фойе Рыбов нос к красному столкнулся с Прокопычем. Отстранив его портфелем и отфыркнув перегар слесаря, Рыбов молча прошел в кабинет, на дверях которого золотом по серебру значилось «Дирекция».

 

- Не понял, - услышал Рыбов, уже усаживаясь в кресло за столом. – Ну, ты даешь, Борисыч, - продолжил слесарь, входя в кабинет и изображая полное потрясение невниманием Рыбова.

 

Чтобы не терять время, Рыбов занялся бумагами.

 

- Ладно, - отбросил амбиции слесарь. – Давай расчет, Борисыч.

 

Ни один мускул не дрогнул на лице Рыбова. Он только перелистнул бумаги и вновь углубился в чтение.

 

- Ну, ты даешь, Борисыч, - восхитился Прокопыч, очевидно, такой невиданной наглости. – Ты же обещал. Целую неделю обещал. И вчера что сказал? Завтра в два часа получишь, как из пушки.

 

Цитата подействовала.

 

- Расчет? – вдруг спросил Рыбов, отвлекаясь от бумаг. – Какой расчет?

- Как какой? – воодушевился слесарь. – За работу.

- За какую работу? - лицо Рыбова выражало самое искреннее удивление.

- Ну, ты даешь, Борисыч, - выпучил глаза слесарь и развел руками в знак бессилия перевернуть мир с головы на ноги.

 

Однако с паузой он предпочел не затягивать и продолжил:

 

- Я у тебя работу сделал? Или не сделал?

 

- А-а, это то, что ты здесь дрых целыми днями пьяный, а в перерывах портил мне валютное оборудование? – догадался Рыбов. – Так за это у нас не платят.

 

- Кто? Я? Портил оборудование? – покачнулся Прокопыч.

 

- Да, - гаркнул вдруг Рыбов, сделав такое гневное лицо, с которым когда-то костерил выползней и подонков, подтачивавших Советскую власть. – Ты! Ты! Кто же еще-то?

 

- Да я тут пахал, как папа Карло! – возопил Прокопыч с неколебимой убежденностью, что папа Карло является эталоном земледельца.

 

- Носом ты тут пахал, - настаивал Рыбов.

 

- Каким носом? Сразу, носом! Пойдем посмотрим, где носом.

 

- Нечего мне смотреть, где носом. Я уже насмотрелся.

 

- Нет, пойдем. Пойдем. Поглядим, как это можно носом столько напахать.

- Ладно. Давай посмотрим, - вдруг согласился Рыбов, как бы теряя терпение. – Но гляди, если хоть в одном месте капнет, ни одной копейки не получишь. Понял?

 

- Понял, понял. Конечно, - поспешил согласиться слесарь. - У меня все пучком. Не капнет, не боись.

 

Демонстрируя мощь своей уверенности, подкрепившей его мышцы, Рыбов решительно встал и проследовал в главный зал туалета. Прокопыч со всей предупредительностью поспешил за ним.

 

- Ну, давай, пускай воду, - скомандовал капитан «Голеона».

 

Слесарь мигом оказался у вентиля и лихо крутнул махавик, словно это и впрямь был штурвал корабля. Почти одновременно с этим послышались тонкие шипения и струения, образовавшие в лице Прокопыча беспокойство. Он еще крутнул. Шипения и течь усилились, усугубив недоумение слесаря. Но и этого ему показалось мало, и он немедленно довел свое недоумение до ошеломленности, проследив взгляд Рыбова, который с кривой улыбкой следил, как из всех стыков капала, лилась и даже фонтанировала вода.

 

- Ну и сколько с меня? – спросил Рыбов, добавляя в свою улыбку пакости из внутренних резервов, и с той же улыбкой демонстративно удалился в свой кабинет.

 

В кабинете Рыбов сел к столу, пододвинул к себе аппарат селекторной связи, и, нажав кнопку, позвал:

 

- Бабася! Бабася! Где ты там?

 

- Ась? Здесечко я, - послышался из аппарата запыханный голос. – Я тута в кладовке убираюсь.

 

- Что там у вас происходит?

 

- Где? – испуганно вопросил селектор.

 

- Какие-то пьяные шатаются по всему туалету.

 

- Пьяные, - ужаснулась Бабася. – Да это ж, небось, наш слесарь, который у нас тут делал.

 

- Не знаю я, который у нас тут делал. Может он у тебя ведро хочет украсть?

- Ведро?! Я ему украду шваброй-то.

- Вот и гони его шваброй отсюда. И чтоб больше я его не видел. Да перекрой там воду. А то ты нас затопишь.

 

- Затоплю? – обеспокоилась Бабася и уже готова была продолжать волноваться, но Рыбов отключил аппарат.

 

Возникшие вскоре затем звуки борьбы и ругани дали знать Рыбову, что баба Ася приступила к выполнению задания. Похоже, делала она это старательно и с полной отдачей. Однако это не значило, что баба Ася не нуждалась в «накручивании хвоста». По мнению Рыбова это всегда повышало ее производительность. И вообще, как показывал опыт Бориса Борисовича, главной движущей силой общества всегда является страх. Ничто так не дисциплинирует человека и не мобилизует его, как страх. Человек, заведенный страхом, способен превзойти себя так, что потом удивляется этому всю жизнь, и не только сам. В отношении же совести Рыбов был большой пессимист, поскольку считал, что совесть, на самом деле, - это тот же страх, но перед более неопределенным «накручиванием хвоста» в будущем. Поэтому Рыбов считал для себя честным бороться со своей совестью, и к своему удовольствию обычно выходил победителем в этой схватке.

Вот и теперь, прислушавшись к себе, Рыбов с удовлетворением отметил, что в результате инцидента с Прокопычем, его настроение значительно улучшилось. Более того, в нем даже, будто что-то ликовало, торжествовало, позванивало колокольчиками, наполняло ощущением сытности. Это внутреннее состояние ему было хорошо знакомо еще с тех времен, как он начал «брать на лапу». Правда, оставался еще открытым вопрос – сумеет ли Шплинт закрутить обратно все то, что раскрутил утром. Но в любом случае, с задачей своей он справился неплохо. И даже если у него что-то не получится, свою прибавку он отработал на много месяцев вперед. Более того, Шплинт эту прибавку фактически украл у слесаря Прокопыча, а он, Рыбов, просто это придумал и дал ему команду. Так что, строго говоря, это Шплинту следует договариваться со своей совестью.

 

Размышления Рыбова остановил робкий стук в дверь.

 

- Да, - громко разрешил Рыбов.

 

- Прогнала, прогнала, – торопливо заверила баба Ася с порога.

И не успел Рыбов сообразить, с чего в этот раз следует начать «накручивать ей хвоста», вдруг продолжила:

- Ой, Борис Борисович, что ноне со мной деялось. Рассказать – не поверите! Аж цельный день за мной из газеты ухлестывают. И ентот ваш прибегал, Елдаков. Тот уж всю меня до последней нитки обспросил. А то ж утром еще получилось. Я-то, значит, по дворницкой части пошла подметать. Это я подрабатываю в ЖЭКе нашем, - тут баба Ася многозначительно поджала губы, очевидно, надеясь таким образом напомнить Рыбову, что он не платит ей уже третий месяц. – И только-то я за метлом пошлась, а темно еще было, и тут свет прямо по всему парку, прямо сияние, как от машины. Я сперва так и подумала – машина. Но, думаю, для машины-то чтой-то больно рано. Дайкося погляжу, кто приехал. Только я туда посунулась, а свет-то и пропал. А я все равно полезла, будто кто надоумил меня: «Иди, мол, Бабася, погляди. Тут что-то не так». Пригляделась, а он там стоит и не шелохнется. Как вкопанный. А тут светает, светает. И точно, вижу – инопланетянин. Весь как есть зеленый и голый. Только обувка на нем, чтоб, значит, по следу не нашли. Я уж потом точно узнала от людей, что они нарочно к нам в таком срамном виде прилетают, чтоб одежонку-т не прятать. И, знать, они в темноте все видют, как мыши. Он, должно, меня сразу приметил, но ожидал, когда подползу. И говорит. Сначала по-ихнему начал. Но видит, что я ничегошеньки не разбираю. Тогда говорит: «Зовут меня Ковеспуль. Я с другой планеты. Питаюсь патиссонами». А я думаю: «Милый, да где ж я тебе сейчас патиссоны-то найду? Это ж мне надо в погреб бежать». И, должно, хотел он мне все порасказать. Как им там живется и все такое. Да, знать, спугнулся. Наши дворничихи тут пошли через парк. А у него, видать, крылья с собой были. И он ими как замахал, замахал, шумно так. И по-закустами упорхнул. Во, страсть-то,- заключила баба Ася назидательным тоном. – И вот я что думаю. Его надо на потиссоны ловить. А я вот как раз насолила в этом году. Может ему солененькие-то еще лучше? А, как вы думаете, Борис Борисович? Солененькие-то патиссоны?

- Что? Солененькие? Неси, неси, - проговорил Рыбов, не будучи в силах выйти из состояния потрясения.

 

Правда, на протяжении дня ему не раз приходилось слышать и читать о пришельце. Но это все были слухи и газеты. Теперь же перед ним был живой свидетель. Притом такой, и в этом Рыбов был убежден, который не осмелился бы ему врать. Ведь Бабасе была известна проницательность Рыбова, и то, как он умел «накручивать хвоста». К тому же, Бабася была не в курсе того, что произошло в бане. А баня-то, как раз находится недалеко от парка Южный.

 

Словом, Рыбов не сомневался, что Бабася говорила правду. Значит, «зеленый» ему не пригрезился. И плавки – работа пришельца. Но прояснение картины вовсе не означало ее понимание.

 

27. КРУПИЦЫ ИНФОРМАЦИИ.

 

Космогоническая теория Федулыча, даже подкрепленная яичницей, пожалуй, никак не производила переворот в науке. Зато прибавляла уверенности в том, что у эксдьявола «не все дома». Но это было самое простое и очевидное решение. Между тем, в разведке важно увидеть скрытое. Для этого необходимо уметь по крупицам собирать информацию и работать с ней, делая выводы порой из самых незначительных деталей. На этом пути могла пригодиться даже яичница. Ведь с одной стороны яичница иллюстрировала убежденность деда в том, что в основе всего находится любовь, а с другой – он беспощадно преследует целителя с Хопра реки. Даже разжижает его стул. Как тут не вспомнить Лермонтовского демона: «Любовь забыл он навсегда. Коварство, ненависть, вражда над ним владычествует ныне…»

- Вы знаете, ваша яичница, ставшая прологом к венцу любви и разума – человеку, говорит о том, что вы являетесь сторонником детерминизма. То есть, считаете, что появление человека изначально предопределено. Но как же быть с мышлением? Оно что, тоже задумано природой? Ведь вы не один поругиваете мышление. Бергсон, например, тоже считал мышление плохим мальчиком. Вы же читали Бергсона или хотя бы библию?

 

- Читал я этого Бергсона, - снисходительно соврал старец. – Но в том- то и главный вопрос. Сначала Бог прогнал Адама из-за плода с древа познания. Но потом был Христос.

 

- По вашему, Христос был призван обезвредить Кощееву иглу? Но он, как видно, недооценил дьявола. Ведь он и сам был не свободен от мышления.

- В том-то и дело, – согласился Федулыч.- Христос мог познать дьявола только как сын божий, разумом. А познавать его следовало, как Иван Царевич, который взял да и порубил Змею Горынычу все головы.

 

Подтекст сказанного, возможно, изобличал желание деда сокрушать головы, обремененные мышлением. Но обладая такой головой, поддерживать почин Федулыча было неразумно.

 

- Но ведь, с ваших слов, зло существовало уже в ядре первозданного яйца. И тогда получается, что зло задумано самим разумом, сиречь, Богом?

- Чепуха, - отмахнулся дед. – Никто специально не изобретал зло. Тем более, Бог.

 

- Но откуда-то оно взялось же? Может быть, также как и яйцо, из хаоса? Но тогда оно обладает энергией, всеми правами бульки и, вообще, мало чем отличается от разума.

 

- От Бога. Ты уж договаривай. Это, должно быть, тебе твой бес подсказал?

- Какой бес? Где? Вы что? Никто мне не подсказывал.

Если дед имел намерение придраться, то лучшего способа было трудно придумать, поскольку фактических аргументов против его обвинений не могло и быть.

- Бес, бес, - заверил Федулыч. – Это дьяволу хочется сравняться с Богом. А на самом деле все наоборот. Зло происходит совсем из ничего. Например, из простой ошибки. Вот, возьмись решать задачку – дели, умножай, но сделай всего одну малюсенькую ошибку. И что у тебя будет в ответе?

- В ответе проявится прогрессия ошибки. Но ведь такая ошибка всегда возможна и тогда неизбежна ее глобализация.

- Избежна, - не поддавался панике Федулыч. – Ошибку можно исправить.

- Но, наверное, даже Бог не со всякой ошибкой может справиться. Иначе бы дьявол был уничтожен еще до появления Адама?

 

- Конечно, не со всякой, - вынужден был согласиться Федулыч.- Особенно когда появился Адам.

- Ну, а в какой же форме существовал в природе дьявол до Адама?

 

- Да в разной, - ответил дед беспечно и в доказательство указал на комара. – Хоть вон в виде комара. Погляди на него в лупу. Чем тебе не дьявол. Знаешь, сколько людей отправилось на тот свет всего от одного комариного укуса. И Бог ничем не смог им помочь.

 

Лупа у деда была достаточно мощная, чтобы разглядеть ошибку природы во всех подробностях. Дед был прав. Вид у комара был, действительно, зловещий.

- Но, наверное, можно значительно расширить список недружественных человеку насекомых, созданных вселенским разумом по ошибке. Например, мне не нравятся клопы, некоторые пауки, мухи, тараканы, клещи, да мало ли.

- Да, насекомые – самый лучший пример дьяволу.

 

- Вы хотите сказать, что дьявол берет пример с носекомых?

 

- А с кого же ему еще брать пример? – пожал плечами дед.

 

- Да, действительно, в носекомых много дьявольского. Но если дьявол всего лишь развитая ошибка, то возможности его в смысле уподобления и подражания должны быть невелики.

 

- Но ты не забывай. Он же пользуется разумом. Без разума он ничего не может. Потому что он паразит.

 

В связи с этим стало интересно, какому насекомому подражал Федулыч, когда был действующим паразитом. Быть может, какому-нибудь жуку короеду или долгоносику.

 

- Ну, ладно. Что мы все о каких-то комарах. Давай-ка, посмотрим твоего беса.

 

И не утруждая себя сомнениями по поводу согласия хозяина объекта его интереса, Федулыч снял с полки круглое зеркало с отверстием, приладил у себя на лбу и надвинул зеркало на глаз таким образом, будто решил прикинуться окулистом или мотоциклетной фарой. Надо ли говорить, что, напяливши этот свой прибор, он тем окончательно сорвал с себя маску мудрого старца, в которую рядился до сих пор.