1. Звери вокруг.

 

В этот день Александр Александрович, серьёзный крепкий мужчина лет около сорока, вернулся с работы домой в приподнятом настроении. Жена его, Мария Александровна, высокая рыжеватая женщина с приятными достоинствами фигуры, лишь только голос в домофоне празднично сказал: Это я, Мария, открой, –насторожилась. Вместе с собой Александр Александрович внёс в квартиру длинный пластиковый лоток, доверху наполненный землёй и, пройдя в ботинках на кухню, установил его на подоконнике.

– Что это, Саша? – спросила жена. – Увидите, – торжественно ответил Александр Александрович.

– Это луковки в земле, – сказал сообразительный Илюша, младший из двух детей.

– Ай, да Илюха. Точно, луковки, – подтвердил отец,– скоро вылезут, зелёненькие такие.

Тревога ещё раз шевельнулась, когда Александр Александрович, переодевшись и умывшись, подошёл к ней на кухне сзади и, взяв за те места, где бёдра уже кокетливо считают себя талией, поцеловал её рыжую макушку.

Когда сели ужинать, рука Марии, протянувшей половник (Александр Александрович любил начать ужин с супа), остановилась на полпути, а взгляд её застыл и стал материален, так что проследить его направление на подоконник не составляло труда. Но Мария не дождалась пока остальные пройдут по азимуту, а завизжала, уронив половник с супом, и визг её пронзил бетонные панели дома до фундамента. Так что дети, поворачиваясь к подоконнику, были уже настроены на правильную волну и заорали даже ещё не поняв что они увидели. А увидели они как, приподнимая землю в лотке, из образующейся траншеи поднялась не зелёная молодая луковая поросль, а чёрная безглазая змеиная головка, чешуйчатая и блестящая, сразу после которой на змеином же теле оказались бесконечные, всё время двигающиеся в воздухе, маленькие коричневые лапки. А-а-а-а-а, – кричала Мария, летая по квартире как фугас, хватая и тут же бросая вещи, – уйду я, уйду, уйду я…

Белый, как снег на Земле Франца Иосифа, кот Франц-Иосиф метался по занавескам за ней следом.

– Франц! – закричала, рыдая, Мария, – сволочь! Гад, альбиносина! Занавески шёлковые, подлец! Всех вас надо! Всех! Всех вас в унитаз!

- Рифма, – подумал Александр Александрович, а пауки-птицееды, жившие как раз в туалете, занимая две из трёх стеклянных ёмкостей, насторожились. Только Палочник, живший в серванте на сервизе с очень развязными кавалерами, повалившими очень декольтированных дам, не шелохнулся.

– Характер, – подумал Александр Александрович, слушая крик жены и детей, - за это и люблю.

Когда детей уложили, пили чай на кухне. Александр Александрович, демонстрируя безопасность, сел спиной к подоконнику, а Мария устроилась напротив, через стол, изредка расширенными глазами поглядывая на торчащий из лотка с землёй чёрный хвост. Говорили шепотом.

– Да он безвредный, совершенно безобидный, вот хвостик высунул, дитя пока ещё малое, так сказать.

– Дитя-а-а-а, – опять начала Мария.

– Тихо, детишек разбудишь…

Но детки не спали. Миша ждал Илюшу с докладом, а Илюша давно стоял за дверью, установив правильную щель – не видную для глаза, но достаточную для уха – и слушал, отбиваясь правой ногой от кота, пытающегося укусить его за щиколотку.

– Жизнь, Мария, такая, – говорил Александр Александрович, – дома, с одной стороны, разрядка нужна, а с другой – и форму терять нельзя. Представь что это такое – женским бельём торговать. Это зверинец, чистый зоопарк!

– Да змЕя-то зачем, Саша, ну мало что ль нам этого кота рёхнутого и страшил этих ещё…

– Это не змей, во-первых, это скорее червяк. Во-вторых, за кота мы в ответе, животное упало с 11 этажа, в-третьих, пауки...

– Это он паука съел, а потом с балкона спрыгнул! - не в первый уже раз высказала свою версию Мария.

– Перестань, не мог он паука съесть. Они же страшно ядовитые, он умер бы на месте.

– А он от яда рёхнулся, решил покончить самоубийством и спрыгнул! А ты что же, Саша, думаешь, что паучина эта сбежала и у кого-то сейчас в трубе живёт?

– Никто, во всяком случае, от соседей не приходил.

– Саша, а ведь скорую-то на девятый вызывали! В подъезде все обсуждают, говорят всех пятерых увезли, квартира неделю пустая стоит.

– Знаю. Думаю об этом. Ему раз в десять дней питаться надо, завтра срок. Бедняга. Черепах и мышей кормили?

– Миша кормил. По мышке и паукам дал.

– Рано! Я же говорил десятого, двадцатого и тридцатого. А сегодня девятое.

– Не выдержал он. Нравится ему смотреть как мышей этих рвут на части и сжирают.

– Хорошо, – сказал Александр Александрович, – пусть привыкает. И добавил, громко обратившись к двери :

– Спокойной ночи, сынок!

Щель затворилась. Илюша, очень внимательно в полутьме осматривая путь, шёл в детскую.

 

2.Свадьба. Похороны. Недорого.

 

День не заладился с утра. Оказалось, что мама постирала спасительные джинсы, в которых я хотел идти на Мероприятие. По промелькнувшей улыбочке её я понял, что это заговор.

Нет, я не понимаю этих людей! Лето, жара, электричка! Ну, день рождения, ну, солидная публика- тьфу, комедия! В костюме! Вот приду в шортах! (представил на минутку Катькин взгляд из-под рыжей челки). Ладно, ладно, брак – это терпение, брак – это компромисс – я уже яростно втискивал ноги в узкие брюки. Вам нужны жертвы? Вам они будут! Костюм? Легко! Доказательства? Пожалуйста: рубашка- белая! Нужны заживо замученные - Галстук!! Да еще на сладкое – Арсений!

– «А не приедет ли Ваш талантливый брат? Поиграет нам. Мы для этого случая специально уже инструмент заказали…» Типа, привезите хотя бы ученую мартышку, коль сами ничего не можете! Голос такой ла-асковый у мамаши её, а сама злится, что Катька послала отцовского херр Хофмана ушастого и выбрала безродного студента. Если правда, что жены со временем начинают походить на тещ…

-«Арсюха, ты готов?» – Не может быть! Этот Горовец уже в костюме. И как будто это его совсем не колышет! Ну конечно, предвкушает триумф у почтенной публики.

– Ноты не забудь, юное дарование. А то помидоров жалко рыночных.

– Я взял уже, не волнуйся, – нет, точно, издевается, научился уже.

На электричку еле успели. Но самая засада, что про торт я вспомнил только на вокзале! Подарок-то я еще в четверг ей подарил, но торт, черт, торт этот галимый, о котором Катька мне вчера типа нежно намекнула! Ох уж эти мне Легкие намеки! Нет, без торта лучше не ехать ваще. В привокзальном киоске был какой-то ужас недельной давности с покосившейся розочкой. Хоть это! Уронить что ль его по дороге, сказать, что отбивался от разбойников. Короче, этот шедевр с розочкой мучил меня все 40 минут пути. Арсений по привычке пытался сесть мне на уши, но потом понял и заткнулся. И тут вошла ОНА!

Это было просто какое-то видение, какой-то гений чистой красоты, просто Божий промысел, утешение и спасение души. Вошла как фея из сказки в образе маленькой старушенции с ПРЕКРАСНОЙ, ОГРОМНОЙ, ВЕЛИКОЛЕПНОЙ, ВЕЛИЧЕСТВЕННОЙ коробкой торта. Худенькая такая бабулька, сухонькая, сразу видно, торты не любит. И к нам прям направилась – ну тут я понял – судьба! Подскочил к бабуле помочь, коробку поставил наверх, рядом с нашей. Сердце бьется, как у Раскольникова, но, блин, должна же быть справедливость на свете! Да и торт ей свой, хоть он и поменьше, я оставлю. Они ровесники, им будет хорошо вместе. Может, узнай она о моей беде, сама бы поменяться предложила. Обязательно! Видно, одинокая она. А торт ей этот в совете Ветеранов дали, а ей отказаться было неудобно, и теперь тяжело тащить торт этот здоровый, вон она хрупенькая какая! Маленький тортик к чаю – и душевно, и не тяжело. И в холодильнике ее маленьком места мало. А договариваться некогда – выходить нам уже.

Вобщем, объявили нашу станцию, я коробку ее роскошную взял и ходу! Арсюха дергал меня за рукав, что-то мямлил, но я шел решительно и не слушал. Да и вообще, в чем меня может обвинить человек, съевший вчера в моно харю два полноценных сникерса, даже не предложив единственному брату! Такой вот полькой доскакали мы до их поселка, предъявили паспорта и вот уже их участок. Дачка, конечно у будущих моих родственничков – обалдеть! И Катька выскочила что тебе Наташа Ростова: специальная вся такая, нарядная, как эта коробка: "Ой, Сереженька, фантастика, не забыл про торт. Нет, ты не безнадежен! Милый, милый! А то у нас на десерт всякая мелочевка: профитроли, эклеры, трюфели, а традиционного торта со свечами не было! " Катерина защебетала, прижалась, засияла глазами. А, ладно, думаю, черт с ним с костюмом, с публикой всей этой надутой, с бабкой, уже совсем переместившейся на задворки совести, ладно, потерплю.

-«А давайте, а давайте сразу!» – не унималась, звенела Катя, давайте сначала десерт! Ну чтоб день рождения сразу чувствовался! Пожалуйста! Пожалуйста! А то в конце вечно на торт сил не остается! Машуля, неси свечи! Ну пап, мам, ну позовите всех! Я же именинница, сегодня мои желания- главное!».

« Можно подумать, в другие дни как-то иначе», – проворчал крупный мужчина с низким сиплым голосом – её отец, и энергично сжал мою руку:

–Молодец, Серега, можешь ведь!

Тут и Елена Павловна его подплыла тихо, как крокодил на мелководье, в зелёном, дорогущем, наверное, платье: "Ну а что, действительно, давайте как Катюша просит. И диетологи советуют начинать с десерта. " Все тут же сгрудились к столу с напитками. Сразу понятно, кто здесь хозяйка Медной горы. Да, если жены со временем…

– А я вам сыграю, – это Арсений уже обнаружил свой рояль в кустах, воодушевлённый количеством слушателей. Катерина захлопала в ладоши, за ней все остальные. – Только не тушь и не Happy Birthday!

– Понятно, – отозвался чуткий Арсений, – без пошлости, но романтично (чувствуется уже практически профессионал: Свадьба. Похороны. Недорого.) – Шопен, ноктюрн в честь именинницы!

И вот уже си-мажор заполнил своими стрекозиными взлетами-падениями-круженьями полянку, толпа оживилась, мой красавец-торт прямо в коробке был торжественно водружен на блюдо. Горничная Маша в крахмальном переднике приближалась с ножиком, лопаточкой и свечами к столу. Я скромно отошел чуть в сторонку, оказавшись где-то между небольшой группой крутых незнакомцев и полной, чуть потрескавшейся уже от спелости, дамой, которую хозяйка называла Танюшкой. Так близко к ней, что слышал как та шептала Елене Павловне: Выглядишь, Ленка , потрясно! Нет, Шанель все-таки есть Шанель! Сразу чувствуется. Стоит этих денег, молодец, что купила. И к глазам хорошо зеленое... Но вдруг что-то с этой Танюшкой произошло: глаза ее медленно расширились, она стала хватать ртом воздух, повернулась к подруге, как бы ища спасения, замахала руками, зажала ими нос, рот, но это не помогло, и она обдала выразительным фонтаном великолепное платье хозяйки сверху до низу. Надо сказать, что Танюшка не была в одиночестве. От всей композиции стали отваливаться люди – некоторые стремительно убегали в кусты, одна гостья упала в обморок, слабо дзынькнули сразу несколько разбившихся бокалов, музыка смолкла и я увидел улепетывающего за дом Арсения, откуда до меня донеслись звуки его дикого хохота. Ко мне подбежала Катя, размазывая тушь по заплаканному лицу, и наотмашь влепила пощечину, которая пришлась по уху. Ничего не понимая, контуженный, я приблизился к столу: На белоснежной скатерти, в торжественном обрамлении цветов и бутылок с напитками, в открытой коробке лежал, уже несколько тронутый тленом, здоровенный дохлый рыжий кот…

Пенсионерка Лидия Митрофановна с третьего этажа, потом еще долго переживала, вспоминая любимого кота Сему, которого так хотелось ей похоронить на даче под вишней, сетовала около подъезда на бессердечную молодежь, причитала тихонечко вечерами, думая разное горькое, ранящее, но потом спасительный склероз переместил Сему в какое-то давнее, более счастливое, время, наделил блестящей кошачьей судьбой и стер трагическое окончание...

 

3. Хорошие времена.

 

Напоследок пошли прогуляться вместе, настроение было озорное да задорное. Михаил Иванович, которому ни росту, ни весу было не занимать, опёрся о сосну, навалился и сказал на низах, со стоном, прогибаясь в спине: Ох, как же люблю я эту нашу скромную среднерусскую природу-у-у-у. Огромная сосна валилась долго, шумно и красиво, и упала наконец, взметнув целый фейерверк сухих цветных листьев. Настасья Филипповна смотрела восхищённо. Ох-ох-ох, – захохотали счастливо и раскатисто, на весь лес.

Осень стояла как Мисс Вселенная на открытой сцене лесного стрип-клуба – нагая, прекрасная и доступная. «О-осень, мне-е бы-ы прочь от земли-и-и» – пропел с хрипотцой Михаил Иванович. Настасья Филипповна даже чуть приревновала: – Дни поздней осени, Миш, бранят обыкновенно.– Ну до поздней-то мы ждать и не будем, – он подмигнул ей, приобнял и легонько шлёпнул по великолепному, большому мохнатому заду.

За дело взялись сразу споро и азартно: рыли, оттаскивали и разравнивали землю, приносили свёрнутые пластины дёрна и волокли охапки сухих листьев. Уложились в два часа, хотя сильно мешали оставшиеся в земле короткие корни сосны и длинные, уходящие куда-то в глубину, ближних елей, а сами деревья мешали подходу, но в результате получилось здорово, первый раз так хорошо вышло, подумала Настасья Филипповна, просто роскошно, всё внимательно и не торопясь осмотрела, отбежала в кустики – и полезла первой. Слышала, как Михал Иваныч, обходя берлогу по широкому кругу, в нескольких местах уютно пожурчал, потом переломил – и верхушки шумно легли на холм – три ближние ёлки и полез задом, передними лапами подтаскивая, чтобы прикрыть вход, подготовленную кучу бурелома. Внутри был полумрак, немного света проникало через специально оставленный для дыхания наклонный ход, дёрн и листья пахли уютно и пряно.

Любовью занимались долго, исступлённо, кусаясь, рыча и ворочаясь так, что тряслись не только сосна и берлога, но и весь холм как-то уминался, изумлённо вздыхал и оседал. Засыпали тоже долго, Михаил Иванович всё как-то вздрагивал, а она дожидалась чтоб он заснул и, борясь со сном, мысленно проверяла все мелочи, зная как потом они могут оказаться важны, думала как ветер засыплет берлогу остатками листьев; а потом наметёт снегу – и берлога станет совсем незаметна, представляла, как со стороны смотрятся поваленная сосна и сломанные ели, захочется ли кому-нибудь совать под них свой злой нос, или всё выглядит естественно и обыкновенно. Беспокоили две вещи: Михаил Иванович, конечно, крупный, но достаточно ли он нагулял жиру не могла оценить, шкура на нём ходила ходуном и всё надёжно прощупать не удалось, и второй момент, связанный с этим – не сдвинулось ли отверстие для дыхания, которое они тщательно выверили и по размеру, и по углу наклона, и по скрытности. Слишком уж они разбуянились, могли порушить, не дай бог он проснётся раньше неё. Но самая последняя мысль была сладкая и весёлая – детишки будут большие, в папу, таких у неё ещё не было, а это пятно на груди – просто умиление, если будет хоть у одного – будет любимцем, на майской травке все вместе будут просто…В сон ушла мягко и во сне уже всё время как будто медленно падала затылком….Настасья Филипповна родила легко, почти не просыпаясь. Крошечные, голые и беспомощные, медвежата сосали хорошо, и все были крепкие, все трое, и ей не надо было просыпаться, чтобы всё время их чувствовать.

Михаил Иванович открыл глаза резко и на весь их небольшой размер. Чертовски холодно и почему-то жёстко, очень жёстко, видно, зима нешуточная, оголодал. Было понятно, что у Настасьи всё в порядке, родила, спит, эти чмокают. Заснуть не удастся. Да ладно, не из-за них, ладно, недобрал осенью, надо было оставаться у реки, добирать, а его потянуло на это дело, уж такая подвернулась эта Настасья, не откажешься, как от мёда. Сучья порода. Несмотря на холод, лежал не двигаясь, собирая волю, ужасаясь, какая непростая предстоит жизнь минимум на месяц, а то и два. Не поднимаясь, повернулся и рывком вперёд, лапами и головой, пробил-протаранил тонкую в этом месте стенку (вглубь надо было копать, а не между корней устраиваться, не торопиться, не горячиться из-за сучки этой). Приподнялся уже стоя на снегу. Вдохнул жёсткий морозный воздух, чуть повёл взглядом – всё белое и мёртвое, аж звенит. Хотелось рявкнуть во всю силу, но сдержался, и даже повернулся к берлоге и подвинул развороченную груду веток, земли и снега, вдавливая её в зияющий лаз – и потом только двинулся прочь. Мелкая тварь, мыши, кора, отрытая жухлая трава с редкими желудями и ягодами не спасали. Силы уходили, спал чёрт знает где, не спал – отлёживался. Так прошла тяжелейшая неделя пока, наконец, повезло – лоси, самец, самка и детёныш. Те сразу же разделились, и он сначала пошел за самкой с детёнышем, но через час преследования чёрт знает почему развернулся, вернулся назад, потеряв время и силы, но вернулся к месту откуда побежал за лосихой, – и вот только на второй день нагнал лося. Здоровенный, матёрый. Но дело не в том. За счёт потери времени на возвращение – что он за дурак такой – сохатый, убегая вперёд, успевал передохнуть и покормиться, поэтому и погоня так затянулась и измотала. Никогда больше, никогда! Уже лосёнка бы прибрал, а лосихи хватило б ещё на неделю. Ну да ладно, этот кусок зато побольше. Михаил Иванович двинулся вперёд, лось стоял задом к широкому дубу, набычившись и склонив рога. Приблизившись и ощерив пасть, Михаил Иванович резко отклонился влево, потом вправо и, не успел сохатый повторить движенья, как коротким, без замаха, ударом лапы снизу одновременно с рывком вперёд достал бы своими бритвенными 12-сантиметровыми когтями брюхо сохатого, если б не снег, неожиданно глубокий. Михаил Иванович просел – и лось с разворота своими огромными рогами достал его бок и распорол его. Из последних сил Михаил Иванович другой лапой страшно ударил сохатого по толстенной каменной шее, но тот , видно, угадав движение, дёрнулся, и удар зацепил рога, тут же, падая от лосиного резкого толчка, ударил второй, ломая их, и раня одновременно в нескольких местах свои лапы. Кожа на них после линьки этого года была не загрубевшая, и боль была почти непереносимая. Сохатый вывернулся и побежал, догонять с такими лапами было невозможно, и Михаил Иванович лежал на снегу, отходя от ярости, залившей глаза и страдая от быстро сменяющей её боли.

Следующая неделя, которая ушла у Михаила Ивановича на то, чтобы вернуться к своей берлоге, совершенно преобразила его. Он стал страшен. Он крался издалека и не спеша. Сначала хотел бесшумно пройти по стволу поваленной сосны и упасть сверху, но понял, что не осилит этот проход своими нагноившимися лапами. Пошёл напрямую. Медленно-медленно, не отводя мутящегося взгляда от знакомого холмика. Встал над ним и почти в самый снег опустил морду, вынюхивал, чтобы понять точное положение тел внутри. Всё понял и так, замерев, стоял и стоял. Нормально могли работать только два когтя на правой, зато самые длинные. Может почувствовала его, может ощутила запах или ещё чего, но Настасья Филипповна шевельнулась. Пока не сильно, но времени не оставалось. Михаил Иванович с размаху, насквозь, через всё дыхательное отверстие, мгновенно протолкнул свою правую и двумя самыми длинными когтями перерезал шею Настасье Филипповне.

Весна была ранняя, потом и лето было раннее. Сразу всего стало вдосталь, всего, чего ни пожелаешь. Бывают же такие времена. Бывают, но редко повторяются. Всё было хорошо, только постоянно хотелось рыбы. Запах преследовал до того, что иногда казалось, что от самого себя пахнет этой рыбой. Несколько раз Михаил Иванович ходил на реку, да всё без толку, это понятно, надо ждать осени. И к началу осени этой надо добраться до самых тех мест, до нерестилищ, опережая всех ленивцев. А и это удалось в этот счастливый год! И когда потом уже подвалило ещё десяток прежних знакомцев, он уже стал к тому времени подобрей что ли, подобродушней. Пустил их. Дрался один раз, с самым круглым, как-то раздражала его эта округлость, исполосовал его всего и, в общем, попросту загрыз. Главное, вес набирал, на аппетит не жаловался. Весёлое время. Эти тоже подтянулись, смотрят, задницами вертят, но это не уйдёт, он знал. Хорошие времена настали.