Ах, спасибо тебе, любимое лето! Спасибо, что приостановилось великодушно на середине, и мы, оседлавшие сегодня твою вершину, можем катиться на этом гребне, не спеша откусывая, прожёвывая по дню оставшийся сладкий ломоть июля и предвкушать впереди целый, с сухим арбузным хвостиком, август. Гулять, гулять, дышать, дышать! Тянуть изо всех сил нарастающую драгоценную горьковатую ноту, пока не настигнет, отнимая последние августовские дни, сентябрь, красавец-иезуит, шепчущий о перспективе грядущего Страшного Зимнего Суда. Готовься, сын мой! Впереди, если бог даст, ещё найдётся одна, в цветастой лиственной обёртке, подарочная неделя, прими её от умирающего в холодной испарине октября, но уж затем, дружок, не обессудь — Ноябрь! Ноябрь, который попробует на хрусткий зуб твоё пока ещё загорелое и расслабленное тело. Держись! Держись зябнущим, но бодрым гоголем, не забывая кутаться во всё более шерстяное, меховое и звериное. Держись, видя как затягивает, затягивает воронка сумрачных, тёмных дней, с трудом переваливающихся с раннего вечера на сумрачное, придавленное низкими тучами, утро. И как только расцепится, разжижится немного серое небесное одеяло и вдруг пропустит, так, для дизайна, немного декабрьского солнца — встряхивайся и беги скорей за украшениями, вкусностями и иллюминациями, мечтая потешить родных и друзей на предстоящих весёлых праздниках, на долгожданном шипучем торжестве. Хватайся за него как за соломинку тонущего года и не отпускай, не отпускай, не отпускай!...

 

...И тоскуй потом весь пустопорожний, похмельный никчёмный январь, которого лучше бы уж и вообще не было в календаре. В городе ли, в деревне ли — занесёт всё живое колючими белыми хлопьями, потом обмякнет, протечёт дурной оттепелью, чтобы потом завалить уже чуть не по уши и закрутить окончательно скрипучие морозные гайки, намертво привинтив к январю перекошенный, прости господи и спасибо что укороченный, февраль. Ах, эти морозы, унижающие отсутствием справедливости и меры, а главное позором падения с ласковой воздушной июльской вершины на мёртвое ледяное дно. Любимое дитя, голышом катившееся на высоком гребне, свободный гуманоид планеты, элегантная личность — прикатил в мёрзлой звериной шкуре к своей тухловатой берлоге! Подорванный простудами и всеми сквозняковыми издевательствами, только в марте оживёшь надеждой и снова обманешься, когда к женскому празднику не получишь то, что возможно получить хорошо, если в мае. А до него, мама моя, когда ещё добредёшь, обманутый и обессиленный собственным заячьим весенним возбуждением, через хохочущий, в мокром колпаке апрель. И только в июне (спасибо, лето!), ощущая как проснулись где-то глубоко под кожей новые задорные силы, не те, нервические мартовские, а настоящие, крепкие, начинаешь верить что ты нужен для чего-то, видимо, серьёзного, прекрасного и невероятного, наконец-то опять почувствуешь себя не пасынком, а любимым сыном этой обнимающей голубизны и родной бескрайней солнечной зелени, и, стоя на середине июля как альпинист на покорённой вершине, озираешь уверенно окрестности года. Вот они, месяцы, недели и дни, достойно пройденные, выдержанные, вытерпленные и прекрасные!

 

А они через мгновение покатятся по густо ещё заросшему, ягодно-ореховому склону, покатятся, слава тебе сила трения, потихоньку, но всё вниз, всё вниз, набирая и набирая ходу. Ну давай же, давай, начинай, трогайся, говорю я себе, не отставай, беги рядом, беги, рядом беги!