Это звучит немного странно, но я заблудился в центре Европы, в самом обжитом и густонаселенном районе Греции. Мне просто хотелось прогуляться на природе, подальше от высоток прибрежных гостиниц. Невдалеке виднелись небольшие горы, совсем невысокие и не страшные, и я, прихватив бутылку с водой и пару бутербродов, отправился в путь. И снова, как это было уже не раз в других странах, горы обманули меня. Они были совсем другими, непохожими ни на мрачную неприступность Гималаев, ни на свежую летнюю зелень Джунгарских отрогов, обещающих удачную охоту. Но как те обманывали меня всегда, так и эти обманули веселой белизной известковых потеков и кажущейся несерьезностью малых высот. Побродив по связанным между собою распадкам с явными следами пребывания в них многочисленных веселых компаний, я внезапно обнаружил, что следы эти постепенно сошли на нет. В общем-то, мне все равно хотелось поднятся повыше и полюбоваться ландшафтом. Поэтому я полез вверх по довольно крутому изрезанному склону, подниматься по которому было удивительно легко.

Как это всегда бывает, внимательно следя за тем, куда ставишь ноги — нельзя без этого, - так и не посмотришь толком вниз до тех пор, пока не поднимешься на самый верх. Достигнув цели, я развернулся, упершись животом в острые камни, перекатился на спину, полежал немного, любуясь на синь неба с совершенно кисейной полупрозрачной дымкой слишком высоких, чтобы обещать дождь, облаков. И сел. Ожидаемый пейзаж, конечно же, оправдал все мои труды. Однако, при этом невнятный пока еще холодок пробежал по спине — отсюда горы благословенной Эллады вовсе не казались убогими каменистыми холмиками. Преодоленная высота уже пугала — простой мыслью о том, что ее вполне достаточно, чтобы расшибиться насмерть, соскользни нога при подъеме или спуске. Тем не менее, красота была неописуемая, и да простят меня томные барышни, ненавидящие «эту вашу гадость заливную рыбу» - после таких нагрузок и в таких местах у меня всегда пробуждается волчий аппетит. И наслаждение плотское от поглощения пищи ну никак не мешает моей душе восхищаться окружением со всей возможной и невозможной полнотой.

И только съев все, я оглянулся вокруг. Вот теперь легкий холодок превратился в ледяной озноб. Вершинка, на которой я сидел, была самой высокой в округе, и по идее, что-что, а близкое море с нее должно было быть видно в любом случае. Я ведь ушел от гостиницы не больше, чем на два километра, да плюс еще высота наблюдательного пункта... Однако, до самого горизонта во все стороны тянулись лишь те же самые «невысокие» горы, сплошь изрезанные замысловатыми ущельями. Вокруг них был туман — плотный и густой. Отнеся увиденное за счет этого тумана и рефлексов атмосферы, я решил, что солнце-то все равно видно, и значит, берег-то точно вон в той стороне. Но бродить и испытывать судьбу интуитивно уже совсем не хотелось, и я решил двинуть в обратный путь...

Четыре часа пути окончательно развеяли мою уверенность в том, что я вообще нахожусь где-то посреди Европы, в обжитой и густонаселенной стране — да и вообще мне стало казаться, что я попал на какую-то совсем другую планету, случайно натолкнувшись на фантастический пространственно-временной портал. Если бы я знал тогда, что это почти так и есть...

Берег с вожделенной теперь гостиницей все никак не показывался за очередным изгибом ущелья, ноги мои были стерты, а ботинки уже в нескольких местах изрядно надрезаны острыми камнями. Еще часа четыре, и мне придется идти по горам босиком — незавидная перспективочка. Но самое страшное — солнце, стоявшее так высоко, что и в распадках между хребтами было жарко, почему-то уже несколько часов и не думало склоняться к западу, неподвижно зависнув над головой. Одного этого уже хватало, чтобы ледяной озноб страха не давал мне покоя посреди этой раскаленной каменистой полупустыни. Я понял, что попал в мистическую историю, и мне уже, возможно, никогда не выйти из этого заколдованного места, и через несколько дней блуждания в горах я упаду, обессилев, и умру от зноя и жажды. И неизвестно еще, пригодятся ли грифам мои бренные останки, ибо грифы вполне могут облетать такие места стороной. Дурни они, что ли, грифы — это ж только человек способен, очертя голову, лезть Бог знает куда...

Какой-то шум впереди заставил меня приободриться и поднять голову. Вода! Как я мог забыть, что в горах всегда есть вода! Я прибавил шагу...

Река была довольно мелкой и не шире десяти-пятнадцати метров, так что на другой берег запросто можно было перейти пешком по камням или прямо по воде, вымокнув никак не выше пояса. И на берегу реки молодая женщина в длинной серой тунике полоскала белье. На мгновение я даже забыл, что уже нахожусь в обстоятельствах столь необычных, что не стоит так уж сильно удивляться. Но туника — никто в Греции не ходит в туниках уже давным-давно. Или в обычной современной одежде, или в таких пуританских платьях, закрывающих на теле почти все, что только можно закрыть от мужских взглядов — в глубокой провинции в сельскохозяйственных отсталых районах. Неужели где-то поблизости снимает фильм какая-нибудь труппа, и одна из актрисочек на досуге решила освежить одежду?... Я пошел к ней, надеясь узнать дорогу до ближайшего селения или даже найти оказию, чтобы подвезти меня до гостиницы — деньги, по счастью, я взял с собою...

Услышав шаги, женщина оглянулась. Необыкновенное безмятежное спокойствие ее взгляда сменилось безмерным удивлением, когда она увидела меня. Она быстро бросила мокрую тряпку в корзину и, сорвавшись с места, молча и стремительно убежала по тропе ведущей вверх по течению....

Я пожал плечами, и подошел к воде. Ну ладно, не понравился я ей чем-то. Главное, что жилье и люди рядом, а я-то уже навыдумывал себе неизвестно что...

Ожидая увидеть в воде собственное зыбкое отражение, я наклонился и зачерпнул воды рукой. Она была необыкновенно вкусной и, казалось бы, даже слегка сладковатой. Господи, ну да чего не покажется после стольких часов трудной дороги без припасов и без единого глотка. Пересохшее горло благодарно приняло драгоценную влагу... Голова моя слегка закружилась, и я сел на большой камень у самой воды. Журчание ее, как мне показалось, изменилось и стало еще более мелодичным. Вдруг что-то плеснуло недалеко, и, предполагая увидеть игру большой рыбы, я посмотрел вперед, но опоздал. И только тонкий смех, похожий на вибрацию хрустальной гармоники, растворился в воздухе. Померещилось. Но тут смех повторился, и в воде плеснула крохотная ручка, белая девичья спинка размером не более крупного окуня изогнулась в воде, и русалка ушла на глубину. Я потряс головой и отхлебнул еще один глоточек этого божественного нектара. Вокруг было так хорошо и спокойно, что даже русалка уже показалась мне давним и непрочным видением, и снова зачерпнул из реки...

- Хватит! Больше не пей!!!

Передо мною стоял высокий мужчина в годах, с длинными, неровно подрезанными седыми волосами и курчавой черной бородой, одетый в такое же подобие туники, только не из ткани, а из шкуры барана шерстью наружу. Рука сама собой продолжала тянуться ко рту. Он резко ударил меня по руке, и вода пролилась на камни.

- Я же сказал, нельзя больше пить эту воду!

Странно, но я даже не обиделся. Просто сидел и молча рассматривал его. И мне было так хорошо, как не было хорошо уже никогда. А он смотрел на меня таким взглядом, как будто видел меня насквозь.

- Пойдем-ка со мной!

Он взял меня за руку и молча повел за собою, как маленького ребенка. Я не сопротивлялся. Мне было хорошо и спокойно...

Мы сидели в небольшом каменном доме, сложенном из плитчатого известняка, пили крепкое красное вино и ели рыхлый козий сыр, похожий на брынзу, только намного вкуснее. Мне казалось, что мы с хозяином знакомы уже давно и не раз вот так сидели за грубо сколоченным деревянным столом, предаваясь простым радостям жизни.

Он все выспрашивал меня обо мне, и как я оказался здесь, и кто я такой, и чем живу в миру, и очень удивлялся, узнавая, что прилетел я в Грецию самолетом, по воздуху, и что живу я в большом многоэтажном доме из искусственного камня, застывающего из жидкости в специальных формах. И я тоже удивлялся тому, что он всего этого знать не знает — неужели же я повстречался с человеком-отшельником, оторванным от цивилизации, в самом центре Европы? Вот это очерк получится! Друзья-коллеги обзавидуются, а начальник выделит отдельный стол в редакции, а может, даже новый компьютер... Мечты, мечты — сколь убогими они оказались в сравнении с реальностью...

Вино закончилось. Хозяин постучал глиняной кружкой по столу и громко крикнул:

- Алмея! Радость моя, принеси нам еще один кувшинчик!

Вышла та самая женщина, которая стирала белье у реки — уже в длинном синем пеплосе, прикрыв смущенно лицо капюшоном. Стоп, сказал я себе, человек в его летах еще может быть отшельником, но молодая женщина из ниоткуда не возьмется. Значит, есть либо деревня, либо не так прост этот Харон — тезка знаменитого перевозчика, и отшельничество его показное, небось профессор какого-нибудь университета, вряд ли простые греки вообще помнят, как выглядит древняя одежда. А здесь такая точность воспроизведения! Может, это какая-то особая культурная программа, по возрождению древних народных традиций?..

Честно говоря, оба мы изрядно наклюкались. И я в глубине души ожидал, что «профессор» заговорит о подробностях своего «новаторского проекта». Но он увлекся описанием скота, способов выделки кож и приготовления сыра и вина, и прочим всем в таком же духе. И руки его были совсем не профессорскими — большие, в черных трещинах, забитых невымываемой землей. Но и это не особенно взволновало меня — мало ли сколько времени он здесь уже провел, работая на природе. Вот сейчас поспим до утречка, и он заведет спрятанный в соседнем ущелье «Кадиллак» и отвезет меня в гостиницу... И тут Пан меня дернул задать этот дурацкий вопрос.

- А студентка Ваша, она как же, тоже все время здесь живет? Или она уже аспирантка?

- Да не — она фракийка!Оттого и волосы такие светлые. Где ж ты видал беловолосую эллинку?

- Фракийка?!...

- Ну да.

- А откуда тут фракийке взяться?

- Так, как откуда! Все ж они здесь проходили когда-то — на другую сторону-то. И всех — вот этими самыми руками, - и вывозил. А кто еще вывезет-то, коли приставили к такой работе. Других перевозчиков у Стикса никогда и не было. И все бессменно и бессонно. Хвала богам Олимпа, что дали сил все это претерпеть, и амброзию не задерживали никогда. Вот и еще запасы остались, по сей день пьем, хотя боги те — поди поищи, куда они теперь делись-то. Хвала богам! - и он вылил на столешницу несколько капель того, что я только что считал вином...

Утром он проводил меня и показал дорогу домой. Оказалось, что нужно просто перейти на другую сторону Стикса. Пазуху мне грели две медные фляжки из переплавленных монеток, которые клали в рот покойным древние жители этих мест. Одна была с амброзией — я тайком взял ее, ни слова не сказав Харону, а вторая — пустая. Он помахал мне рукой. На том берегу я оглянулся и, наклонившись, быстро зачерпнул пустой фляжкой благословенных вод Стикса, дарующих забвение несчастий. Харон уже поднимался в гору по тропинке и ничего не заметил.

Прошло много лет. Я больше не старею. Обе фляги надежно спрятаны, хотя вряд ли они понадобятся еще — для чуда оказалось достаточно одного глотка, а я подозреваю, что даже и одной капли. Рядом спит жена — такая же, как я. Я выдернул ее из-под колес грузовика на следующий же день после возращения с той стороны. Бог его знает, что заставило ее броситься туда с диким лицом — бесполезно спрашивать, она не помнит, ведь я сразу же дал ей хлебнуть глоток воды Стикса и глоток амброзии. Я никогда не вернусь в ту долину среди гор в центре обжитой и цивилизованной Европы и никогда не напишу вызывающего зависть коллег путевого очерка. Есть только я, моя вторая половинка, две спрятаннные фляжки из медных монет покойников и страшные шрамы по всему телу, оставшиеся после того, как я разбился насмерть, упав с таких невысоких гор Эллады.