I

Жена приняла его объяснения стоически, не утратив ироничной манеры общения.

- Так, значит, говоришь, покорила юностью, красотой, открытостью и непосредст-венностью? – усмехнулась, - Одно утешает: именно этим дамским набором когда-то и я сразила тебя наповал …

- С тех пор ты сильно изменилась, - попытался он брыкнуться.

- Не удивительно, - спокойно парировала жена, - Меня в тебе восхищает другое - ты за прошедшие двадцать пять лет остался все тем же наивным мальчиком.

- Что плохого в том, что я по-прежнему ощущаю себя юным?

- Юным, говоришь? Интересно, как ты будешь токовать на вашей с ней серебряной свадьбе. Ей тогда, если я не ошибаюсь, будет столько же, сколько тебе сегодня. И она то-же будет вправе ощущать себя «юной». Впрочем, - она рассмеяться натужно, - в дряхлом теле семидесятипятилетнего старца может сохраниться здо-ро-вый дух! – и вышла из ком-наты, аккуратно притворив за собой дверь.

Болезненное чувство вины накатило волной и ему показалось, что вот сейчас он за-хлебнется, утонет в этой удушливой хляби.

Через два часа он по-прежнему сидел в неудобной позе на краешке стула посреди гостиной. Снова заглянула жена. Продекламировала:

- Война, войной, а обед по расписанию! Клянусь мамой, еда без стрихнина и, упаси бог, без цианистого калия. Одни нитраты. Впрочем, мы и до этого жрали их регулярно, не боись!

Вначале ели молча. Потом жена вдруг ударилась в воспоминания годичной давно-сти.

- Слушай, а чего ты прошлым летом на Крите делал вид, что ревнуешь меня к Стурноросу? Развелись бы уже тогда. Всем хорошо. Я бы сейчас сидела на его средизем-номорской вилле, а ты бы к нам в гости со своей журналисткой пожаловал. Класс! Вместо этого ты ревность изображать взялся.

- Ничего я не изображал! – злость взяла верх над виной, - Чего ты завелась? Да влюбился! Влюбился! Ни я первый, ни я последний! А у Стурнороса нет никакой виллы на Средиземном море! – он заорал и осекся, испугавшись собственного беспричинно визг-ливого голоса.

- Да? – спокойно удивилась жена, - А мне показалось он человек богатый. Он все время помниться что-то про отдых на Средиземном море вещал.

- Не на вилле, а на яхте, - он немного успокоился.

- Да один черт, - хохотнула нервно жена, - ждала бы тебя сейчас, дурака старого, на яхте вместе с богатым и, между прочим, симпатичным мужем – почти древним греком.

- Не ждала бы, - уже совсем успокоившись, парировал он, - ты всегда говорила, что тебя на море укачивает и тошнит.

- Говорила, - согласилась жена, складывая тарелки в раковину, - А сейчас меня от тебя тошнит! Почище, чем от любой качки! - и на полную громкость врубила телевизор.

 

II

Она все бродила и бродила среди развалин. Глаза никак не могли притерпеться. Губы запеклись жесткой шершавой коркой. Слегка мутило от приторно-сладковатого за-паха разложения, а ноги все несли и несли в неизвестность.

- Земля – Матушка?! - думала она зло и растеряно, - Не Матушка, а мачеха! Да и какая мачеха так поступит? В несколько секунд стряхнуть с себя в прах сотни домов, вы-бить жизни из тысяч людей, а тысячи других превратить в тени, бесстрастно разгребаю-щие палками на этой свалке, внезапно возникшей после землетрясения, остатки своего на-всегда исчезнувшего прошлого… Господи! Как же я напишу об этом?! Что я об этом могу написать? Да имею ли я на это право? Кто я такая перед лицом этого вселенского горя? Кому я могу об этом рассказать? Кто поймет такое, пока не прикоснулся?

Она зябко поежилась от ветра, который в этих краях всегда налетал внезапно, пред-варяя скорые сумерки.

- Он поймет. Только он. Он всегда меня понимает, - она внезапно очнулась, - По-нимает? Нет. Теперь уже уместнее «понимал». Значит, даже и рассказать будет некому. А если я была не права? Может, не стоило быть столь категоричной? – слезы текли, остав-ляя две серые дорожки на щеках, грязных от разлитой в душном воздухе пыли.

- Не плачь! – маленький мальчик в сером тряпье протягивал ей мятый клетчатый платок, - Нельзя плакать! Мертвые этого не любят… Ты плачешь о муже? У тебя был мальчик? – он заглядывал ей в глаза, ждал ответа и, наверное, ласки.

Она присела, прижала ребенка к себе, а слезы все лились и лились неостановимо.

- Меня прислали сюда из газеты. Я должна об этом написать, - она обвела рукой то, что осталось от большого и когда-то красивого города, - А я не смогу! – она сжала ладо-нями лицо ребенка и, умоляюще глядя ему в глаза, повторила – Не смогу, понимаешь, ни-когда не смогу! – она всхлипывала и тыльной стороной ладони растирала слезы по щекам.

Мальчик прижался к ней и нежно гладил ее мягкие волосы.

- Ты была здесь раньше? – вопрос кольнул так больно, что она внезапно перестала плакать.

- Да, - сказала она тихо, - я гуляла по этим улицам с самым дорогим мне человеком. Давно. В прошлой жизни…

- Тогда пойдем, - малыш потянул ее в сторону темнеющего вдалеке парка, - я по-кажу тебе, где я гулял в прошлой жизни.

Они остановились среди гулких развалин большого двора, окруженного безглазы-ми стенами. Подошли к одной из них, где ниже обрушившихся перекрытий неуклюже па-рил одинокий ненадежный балкон.

- Это мой балкон, - вздохнул мальчик, задрав личико в небо, - Наш с мамой и папой балкон.

Афтершок качнул землю под ногами. Она успела заметить, как балкон задрожал и скосился к земле, как просвистел, словно выпущенная снайпером пуля, камень с его ис-кореженного пола.

- Бежим, - крикнул ей малыш и потянул прочь.

Балкон медленно отделился от стены, и, рассыпаясь в воздухе на мириады оскол-ков, лег вокруг ее распростертого на земле тела. Малыш тянул ее за оторванную полоску легкой блузки, всхлипывая и причитая:

- Вставай! Бежим отсюда! Мне страшно! Бежим!

Она подняла к нему руку, и, пытаясь успокоить, тихо прошептала:

- Не надо плакать… Мертвые не любят, когда их тревожат.

III

Мужской голос в телефонной трубке сухо осведомился:

- Катю? Нет. Кати не будет. Она осталась в зоне бедствия… Навсегда…

Он не понял ответ. Он не имел права его понимать. Никто не имел права давать ему такой ответ.

- Не будет? Но она предполагала вернуться еще вчера… Мне необходимо с ней объясниться… Извиниться, наконец…

- Мы предполагаем, а Бог располагает, - бесстрастно парировал мужчина, - Я уверен, ваши объяснения ей уже ни к чему. Простите… На первую полосу! Нет, я же сказал сюда, в центр! И портрет покрупнее! – орал из пустоты невидимой редакции мобильник, беспризорно валяющийся на полу опустевшей гостиной.

 

Сентябрь 2009г.