Янкель бежал, как никогда не бегал, а его по лицу били ветки, а его по лицу хлестал дождь, а ноги путались в травах, а ноги вязли в земле, а потом, потом он падал в болото, пытался выкарабкаться, и выкарабкивался, чтобы снова повалиться, потом встать, пробежать метры, или сотню метров, и снова улечься в грязь, которая заливала рот и не давала дышать, в которой, ему казалось, оживают гады из преисподней, или самые страшные его сны.

А потом он упал и не встал, вокруг была уже холодная черная ночь, и может быть несколько снежинок было сброшено с неба Всевышним, просто из любопытства, поймет ли что человек… А Янкель знал одно, Янкель видел одно – здесь нет его Малки, несколько раз ему в глаза бил свет, и сразу гас, а ему казалось это Малка, Малка посмотрела на него, но нет, только казалось, и он задыхался от грязи и от боли, а потом снова бежал, ловя ртом снежинки, потом был обрыв, потом была яма, и смерть. Он ее увидел, она его тоже, и им обоим стало не по себе, ибо и смерть чувствует, кто ей чужой, и дышит еще воздухом солнца и летнего неба… И смерть отвернулась, и накрыла свое лицо платком, а Янкель побежал дальше, и хоть путь не стал светлей, но под ногами уже не раскачивалась земля и не тянули в трясину его белые тонкие цветы, начиналось утро, заканчивалось болото…

А потом, потом наступило и Янкель увидел небо, настоящее и голубое, и на небе было солнце, и были тонкие перины облаков, и были ангелы и было место для него на самом тонком облачке. И хотел Янкель упасть на него, и лежать, и слышать божественную тишину. Но понял, но почувствовал, как под облаками скрипят кости ушедших из жизни… И не было ему страшно, но он помнил, что где-то в теплом и светлом мире есть его Малка, которая его ждет, и которой не понравится его блаженство на облачке под скрип и скрежет чьих-то костей, чьих-то не достойных рая останков. И показалось Янкелю, что он смог вынырнуть с этого неба, с того света, где есть блаженство, но нет его Малки, где есть свет, но нет полутьмы ее изгибов, нет тьмы ее, нет блаженства быть рядом с ней, никогда не достигая покоя… И вот он забившись и задыхаясь оказался у ее лица, хотя сам был уже только тенью, только следом того Янкеля, который в пасмурный день мог заговорить о солнце, и оно непременно появлялось, несмотря на дурацкие смешки Янкеля, несмотря на идиотскую его улыбку, потому что солнцу нравилось, когда о нем говорил Янкель, потому что солнцу не нравилось, когда его Янкель плакал, а плакал он редко, и ни одна слеза не обходилась без улыбки, потому что и в долгие ливни, и в саму темную осень солнце не перестает светить, а Янкель и в самую страшную беду улыбаться.

Но улыбался он Малке, даже когда еще не знал, что Малка это его судьба, что Малка это его жизнь, и что ничего не стоит солнцу навеки спрятаться, а небу опуститься на землю, если его Малка вдруг загрустит, его Малка, которой он еще не знал, которой он еще не видел, но ведь говорят, что судьба знает за нас, и судьба знала, и его судьба называлась Малкой и была рыжей с зелеными глазами.

И Малка притянула его к себе. и он успокоился, и стал дышать воздухом жизни, и пить счастье вечности – на ее руках, на ее коленях, а по местечку гулял ветер, и дождь ломал деревья, и не могли уснуть старики и дети. А Янкель успокоился, он не стал пленником смерти, он избежал соблазна рая, в котором не было ее присутствия, а она только и могла быть его Малкой и ждать его на темной земле с надеждой, и с обещанным счастьем, и никакой рай не был раем без Малки, как никакой город не жив без праведника, и никакое местечко не живет без резчика и лавки.

А что слышала Малка, а что знала Малка? Ей снилось солнце, такое же солнце, как и ее Янкелю, а потом от солнца остался только след, и пошел дождь и полилась грязь с неба, а потом пришла тьма, и только ее тело осталось чистым и только в нем жило солнце, а рядом маленький, как не рожденный ребенок забился Янкель. и она целовала его, и она прижалась к нему, так осторожно, как это делают, прижимаясь к ребенку, а с Янкеля, с ее Янкеля катился градом пот, и он таял, как тает лед в огне. И чем меньше становился Янкель, тем нежней к нему прижималась Малка, а потом он забился, а потом Малка почувствовала как в ее лоно входит ее Янкель, и блаженство было для нее чувствовать это, и не знала она уже, где Янкель, где Малка…

Пришло утро, дождливое и теплое, в лужах отражались тополя, и шлепал по лужам, зацепившись за забор, потерянный ночью платок. Закричали петухи, где-то лошадь засопела и замычал бычок, и солнце стало над местечком, и никто той ночью не умер. А Янкель проснулся счастливым, и как в свой первый день на свете он радостно ощущал свет и вещи вокруг, и теплый живот Малки, и ее теплое лоно, как будто он только что родился… А Малка? Малка лежала усталая и счастливая, как на новорожденного смотрела она на Янкеля, и одна слеза скатилась по ее щеке, и это была слеза боли, и это была слеза блаженства: Янкель лежал рядом, ее Янкель, который не ушел в место смерти, а остался в пределах ее рая, в ее пределах. И вот с мокрыми волосами он лежит и ничего ни помнит, кроме блаженства возвращения к той, которая есть все.