« … иссяк источник кроткий, что потомством Украсить мог супружеское ложе И умягчить сердца своих потомков». Каин. Джордж Гордон Байрон В тот вечер я продрог, и грязный мой бушлат Промерз и заскрипел как рыцарские латы; В бездонной мути гас, дымящийся, закат И странная тоска неведомой утраты Вдруг ожила во мне. Натянутой струной Ее щемящий звук на самой верхней ноте Мне близость навевал развязки роковой, И жаркий крови ток, бегущей по аорте, Предчувствием беды наполнил мысль мою, Я, словно, разгадав своей судьбы теченье, Почувствовал себя песчинкой на краю, Что ждет лишь ветерка, чтоб соскользнуть в ущелье. Бой остывал дневной, как летняя гроза, Он сонно затихал, ворча последним громом, И сумерек ночных стелилась бирюза, Дрожа, как кисея, прозрачным небосклоном. Но вспышками слепя, еще взрывались мины, Предсмертный чей-то стон сквозь взрывы слышал я, Казалось, что из тьмы немые исполины Гор подступают зло, обиду затая. А что потом, потом… свернув кусок газеты, В кругу своих друзей – я поздний ужин грел, И торопливо ел, макая в жир галеты, Словно последний раз насытиться. А голод утолив, мечтал я обогреться, Но пуля унеслась в зловещий свой вояж, И высмотрела грудь, и угодила в сердце, И теплый ручеек потек под камуфляж. Я видел, как блеснул, причел на серой крыше, Его холодный взор околдовал меня. « Припасть, припасть к земле! – я крик рассудка слышал – Нырни под БТР – тебя спасет броня»! Но что медлил я, боялся ненароком Предметом шуток стать для большинства ребят, А между тем, прицел, сверкнув стеклянным оком, Остановил на мне презренья полный взгляд. Лоб осенить крестом решился я, но поздно: Бессильная моя лишь дрогнула рука, Забулькал, загустел, как грязь стал вязкий воздух, А в небесах звезда, мигнув мне свысока Вдруг покатилась вниз, как по щеке слезинка. И канула во тьму без звука, без следа, Порвалась жизни нить легко, как паутинка – Ход времени застыл навечно, навсегда. Я на снегу затих, боль отпустила сердце, Громаднейший тоннель открылся предо мной, А дальше был полет стремительный как бегство, Я больше не владел ни телом, ни душой. Без страха, без мольбы, без ропота, без стона – Меня пьянил восторг, вкусив полета сласть, Я несся над землей, презрев закон Ньютона, И надо мной земля свою теряла власть. Захватывает дух; все выше, выше, выше, Я, обретаю дар в кромешной видеть тьме, Вдруг четко различил и снайпера на крыше И свой холодный труп на выжженной земле. Как краток жизни миг! Как призрачны надежды! Незваным гостем, став на трапезе мирской, Оставил тело я, как в летний зной одежду И Вечности река легла передо мной. Все потеряло смысл, что было в жизни мило; В даль ветер уносил сраженья черный дым, Вдыхая смрад войны, моя душа кружила, Как птица над гнездом, навек прощаясь с ним. Ей было жаль чуть-чуть распластанное тело, От крови на земле еще дымился пар, Но пылкий ум угас, и сердце отболело, Храня в себе свинец – последний жизни дар. А тот, кто в мир иной открыл мне нынче визу, С ухмылкой, застрелив наивного юнца, Пнул с крыши сапогом дымящуюся гильзу, Снял с головы берет, и вытер пот с лица. О чудо! Шелк волос рассыпался на плечи… Вы – женщина?! Так вот, кому обязан я За свой ночной полет в промозглый этот вечер, За порванную нить земного бытия. Вы мне послали смерть, как будто это ветка Сирени, иль цветок, бумажный серпантин, Воздушный поцелуй, который шлет кокетка, Оплачивая тем внимание мужчин. Я призираю Вас! Хотя, ни мести ради Над Вашей головой моя душа кружит. Я поздравляю Вас с зарубкой на прикладе, Примите комплемент – я мастерски убит: Упрямый череп цел – у сердца только ранка, Красавец – хоть куда, приятно хоронить. Зачем Вам шприц и жгут?! Ах, да, Вы – наркоманка, Так, стало быть, и Вам уже не долго жить. Вы тоже в тупике, пред Вами безысходность, А где-то рядом смерть свой выжидает срок, Вам душу тяготит задушенная совесть, Хоть лучше держит цель расширенный зрачок. Инъекция сулит короткое забвенье, Пьянит азарт войны, прижав к щеке приклад, Несетесь в бездну Вы, как щепка по теченью, И ближе с каждым днем ревущий водопад. Прощайте! Мне пора. Я крышу покидаю, Вы – живы, я – убит, Вам не понять меня – Орудие судьбы, я, все же, Вас прощаю, Свободная душа, обиды не тая, Как ветерок в степи веселый, легкокрыла Бессильны перед ней шлагбаумы границ, Я не лелею месть – нас породнит могила, Сровняет и сотрет убитых и убийц. … Все в памяти сплелось, я силюсь, как спросонок, Определять где явь, где темной ночи сон. А я когда-то жил, был только в жизни робок, И, кажется, давно был в женщину влюблен. Но что теперь о том, когда любить уж поздно? Не склеить, не собрать разбитые мечты Напрасно память мне ее рисует образ На фоне голубом загробной пустоты; Чуть строгое лицо с улыбкой добродушной, Взгляд излучает свет, а вот в глазах печаль, Как в смрадном кабаке, ее было в жизни душно, Зато, с какой тоской звучал ее рояль. Я ревновал к нему, в припадке этой муки, Я проклинал ни раз бездушный сей предмет: По вечерам его, ее ласкали руки, И звуками, взахлеб, он вторил ей в ответ. То, вздрогнув, умолкал, как чуткий собеседник, То тяжело вздыхал басовою струной, Я злился на него – мы были с ней соседи; Казалось, что ее дыханье за стеной Улавливает слух, далекий шелест платья, Как на пол нотный лист, шурша, из рук падет, Я мучился, страдал, но робость, как заклятье Вязала руки мне, и ночи напролет Я ей стихи писал, в стремленье бесполезном, Над книгами корпел – мечта мне грела кровь, Что стать мне суждено богатым и известным, И путь озарят великая любовь Я в гости к ней приду с шампанским и цветами – Прославленный поэт, взошедший на Парнас, Ей книгу подарю с прекрасными стихами, Но глупая судьба решила все за нас. Прославился, попав, я в утреннюю сводку, Средь прочих жертв войны сказали обо мне; Дымится анаша, течет в стаканы водка, И только смысла нет в бессмысленной войне. Готовь, Россия – мать, звезду из ржавый жести! Качнулся самолет, турбин надрывный вой, Вчерашний твой солдат стал грузом номер «двести» Забитый в тесный гроб, летит назад, домой. А дома плач стоит, что даже стонут стены, Вот к выходу побрел собравшийся народ, Заголосил оркестр марш траурный Шопена, Как водится, в конце сбиваясь на фокстрот. Как лодка гроб поплыл, вдаль, на плечах качаясь; Помедленней, друзья, туда не опоздать. Зачем же так спешить? Недолго уж осталось На грешной сей земле душе моей блуждать. Погожий, ясный день, весною пахнет воздух; Бездонна неба синь, ни облачка на нем. Спасибо, вам друзья, за искреннее слезы – Мы мало ценим жизнь, в тот миг, пока живем. Бездарно, впопыхах, мы пишем жизни повесть, Где скучный, пошлый текст диктует суета, И потакает нам сговорчивая совесть, Мол, времена не те и, значит, жизнь не та. Всмотреться – целый мир далек от совершенства, И чаша бытия – напрасный божий дар, А низменных страстей минутное блаженство Рассудок слепит наш, как вспышка встречных фар. Летят на ветер дни, и, времени подвластен, Безрадостно течет наш суетливый век; И сир, и духом нищ, и оттого несчастен, Бессильный осознать, смысл жизни человек. И из тюрьмы бегут, но кто сбежал от смерти? Как часто лишь она объединяет нас, И, может, только смерть честнее всех на свете, За славный царский трон не купишь жизни час. Что ж… шрамами утрат нам метят душу годы. Реальность и мечты, как камень и стекло, Но только попран здесь закон самой природы: Что отцвело – живет, чему цвести – сошло. Последний взяв аккорд, вновь трубы захрипели, Легла печали тень на лица, как вуаль, И солнышком блеснул далекого апреля – Последний в жизни мой трагический февраль. С худых ветвей рябин слетели прочь синицы – Коробит птичий слух оркестра зычный глас; И мечется душа, в живые смотрит лица Уже в последний раз! Уже в последний раз! Земной окончен путь, внизу чернеет яма; Сквозь зубы, вразнобой родные стали выть, И, тяжело вздохнув, на снег упала мама – Ей это никогда уже не пережить. О Господи, и Вы пришли со мной проститься, Я выткал образ Ваш из светлых нитей грез, Быть может, даже там Вы станете мне сниться, Под монотонный шум заснеженных берез. Не плачьте – без того моя душа продрогла, Я, словно, в полымя был прошен из огня; Вновь козни строит смерть: расчетливо и подло, Пытается добить и мертвого меня. Как больно видеть мне своих родных стенанье, Но видеть с ними Вас еще больней стократ; Зачем Вы так щедры на слезы состраданья, Что медленно из глаз сочатся будто яд? К какой позорной я приговорен награде: Внимание привлечь стремился – так изволь, Довольствуйся теперь, ищи в туманном взгляде Пустой полунамек на пылкую любовь. Темнея, поползли со спин могил сугробы, Такой же станет холм отныне мой Парнас. Живите за меня, но в людях столько злобы, Что в вечность уходя, я так боюсь за Вас. Но Вы без меня? У подлости нет правил. Вы кротки, Вы скромны, и средь толпы одна, С рожденья к нам Господь по ангелу приставил, Но скольких подлецов приставил сатана? Как мама, как отец? – Мы свидимся нескоро, Оттуда вряд ли я смогу им помогать, Как будет старость их, лишенной опоры Сыновних крепких рук, неспешно угасать? Сиротская юдоль и к пенсиям довесок, В которую закон мою оценит жизнь, Бумажная возня, скитанье по собесам, Где канцелярских крыс господствует цинизм. … В кладбищенский пейзаж я, кажется, вписался, Как будто никогда среди людей не жил; Ну вот, все разошлись, лишь я один остался Средь склепов и крестов, надгробий и могил. Пора! Пора навек оставить жизни тему, Стихов во славу ей мне больше не слагать. Я в пустоту шепчу последнюю поэму, Что так и не успел при жизни написать. Но в такт моим словам кивают лишь березы, Да ветер на снегу качает кленов тень. Услышьте кто-нибудь, иначе будет поздно, Оплавленной свечой февральский гаснет день. Но тщетно – зимний мир еще во льдах закован, Спит беспробудным сном и не души вокруг, Лишь страж пустынных мест – зловещий, черный ворон, Ныряя в облаках, за кругом вяжет круг. В накидке голубой на землю ночь спустилась, И смотрится с небес, в осколки льда звезда. На высшую еще надеюсь справедливость, А если нет ее, то, как мне быть тогда?! 1995 – 1998 г. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
