Сквозь огранёные стёклышки верандовых окон дробилось солнце квадратами, отражаясь на дощатом полу, исходящем матовым мастичным блеском. Игра световых бликов превращала старую веранду в шкатулку с камушками червоного золота. Золотые россыпи переливчато откликались в видимом мире, надёжно упрятав себя в мире параллельном. Жаккардовая штора, сдвинутая в сторону, скрутилась серпантином, по низу образуя волнующую драпировку. Съехавшая с середины ажурная скатерть обнажила добрую половину кленовой столешницы и, удерживаемая тяжёлой вазой из массивного дутого стекла, небрежно свесила края в кручёной бахроме. В вазе горделиво топорщилась пожухлая кала. Старушка обнаруживала больше прелести, чем свежесрезанный бутон утренней розы. Истрескавшиеся края калы напоминали ценный китайский фарфор. Лодочкой завёрнутый лепесток день ото дня становился всё прозрачнее, вощоность пропала напрочь и крепость в стебле сдавала. Красота увядающего цветка подчёркивала уснувшее на веранде время.

 

Полин сходила с ума от старины. Она замерла, сидя в плетёном кресле, наблюдая послеполуденное солнце, пропущенное сквозь сито верандовых окошек. Шотландский плед сполз вниз, тёплой собакой свернулся у ног и согревал озябшие в прохладе дома стопы. Дремота подкралась воришкой и наложила властную руку на полуприкрытые веки. Женщина не противилась сну, успев перед забытьем отметить благостное чувство умиротворения.

 

Когда солнце сдвигалось с южной точки, Дангаст впадал в дрёму. Крошечный провинциальный городок с несоразмерной экономическому статусу популярностью вздыхал протяжно и с началом отлива укатывался в тягучую предсонницу. Отлив уносил с собой симфоническое сопровождение набегающих волн, оставив городку редкие птичьи пересвисты да прерывистые шумы ветра в кронах столетних дерев. С отступлением воды в заливе энергия курортников сходила на нет, они прятались по своим миниатюрным спальням в прибрежных отелях и дачных домиках, задергивали плотные шторы и засыпали безгрешным сном до четырёх часов с тем, чтобы после пробуждения, едва протерев глаза, быстренько одеться в соответствующие вечерним прогулкам одежды и успеть занять очередь за ревеневым пирогом. Обеденные залы курортного дома напоминали морские птичьи базары: публика галдела, стучала вилками и ложками, поедала пироги, оставляя на скатертях розовые ревеневые пятна, звучно прихлёбывала некрепкий кофе и с нетерпением посматривала в окна: скоро отхлынет вода на километры и грязь, вожделенная целебная иловая грязь, заманит их в границы Северного моря.

 

Мартин прикорнул за книгой. Очнулся от внезапного детского смеха под окном, потянулся бодряще, прошёл через затенённую гостиную и ступил на веранду. Он не заметил разбрызганных солнечных отражений, не приметил искусного небрежья скатерти, не оценил эстетику увядшего цветка, а залюбовался спящей Полин. Эта женщина неудержимо влекла к себе. Не красотой, нет. Напротив, заурядное лицо с едва заметными бордовыми прожилками на щеках, которые на расстоянии можно принять по ошибке за молодящий румянец, не отличалось особой привлекательностью. Полин уже перешагнула пятидесятилетний рубеж, не прятала подступающую старость за макияжем и, казалось, смиренно ожидала внезапного призыва из-за облаков. Для шестидесятипятилетнего Мартина она была всё равно молода. Полин признавалась, что общество Мартина делает её счастливой. То, как его слова и его присутствие претворялось для Полин в счастье, и притягивало больше всего. Профессор филологии, сухой, жилистый и высоченный, как бесконечная лиановая ветвь, не уставал дивиться чуду осчастливливания. Не верилось, что вот так просто – от пары нежных слов, от нескольких рассказанных историй, от оказанной толики внимания – может кто-то сиять и переполняться благодарностью. Не верилось, что так может реагировать Полин, много лет страдающая непреходящими приступами чёрной меланхолии.

 

- Полин, просыпайтесь, - легко дотронулся до плеча.

- Да-да, сейчас! Я вовсе не спала.

- Море отступило. Время собирать ракушки.

- Но сначала – ревеневый пирог! – смеясь потребовала Полин.

- Непременно! Как же без него!

 

В курортном парке людно. Протоптанные дорожки между газонами и деревьями выводили к одному месту – к главному павильону, а от него двумя узкими тропами – на высокий берег, кораблём выступающий над кромкой залива. Баллюстрада начала прошлого века ограждала мыс по верху, прерываясь в некоторых местах для спуска к песчаному берегу. Внизу, на пятачке дикого пляжа, резвились дети и собаки. Те и другие радостно визжали и высоко подпрыгивали. Отведав ритуального пирога и запив его горячим кофе, миниатюрная Полин и высоченный Мартин отправились по бывшему ещё несколько часов назад морскому дну к синеющему в дали острову. Их высокие туго зашнурованные резиновые боты шлёпали по илистым наплывам, волнистыми барханами возвышающимися над ровным песчано-ракушечным грунтом. Две параллельные дорожки следов чернели позади шагающих. А у горизонта, за полоской далёкого острова, тонуло солнце в оранжевой воде.

 

- Знаете, дорогой Мартин, до недавнего времени я жить не хотела.

- Не думайте о прошлом, Полин.

- Здесь так необычно! Вместо вод залива – иловая пустыня. Серый цвет во всех мыслимых оттенках... И снова хочется умереть!

- Вы говорите об этом с таким восторгом.

- Наверное потому, что смерть представляется мне состоянием высшей уединённости. А здесь - оглянитесь! – на много километров ни души, ни здания, ни дерева. Мягкий ил под ногами, будто приглашает прилечь. Небо вечернее закроет твои глаза. Ветер занесёт песком тело.

- Полин, вы - просто поэт смерти.

- Чем дрожать от страха смерти, лучше воспевать её. Пожалуй, единственное средство преодоления навязчивой фобии.

- Я ничего не понимаю в страхах и смертях.

В нескольких шагах от путешественников, отмеченный закатным солнцем, блеснул выпуклый бок морской раковины. Мартин высвободил раковину из вязкого ила, не жалея льняного пиджака обтёр рукавом и протянул спутнице.

- Смотрите, форма напоминает мифический рог изобилия. Когда снова начнёт одолевать тоска, шепните в раковину заветное желание, и оно исполнится.

- Вы верите в сказки, дорогой профессор?

- Если б не верил, как и вы, поддался бы чарам меланхолии.

 

С трудом переставляя в иловой мути ноги, пара двигулась дальше. Полин шла, держа у груди перламутровую морскую раковину и думала о том, как сталось, что моллюск вынужден был покинуть свой дом? Жив ли он сейчас? Может, его склевала чайка? В мире нет безопасного места. Всё разрушаемо, преходяще. Может быть, моллюску стало невыносимо грустно, и поэтому он выскользнул из домика? А вдруг он вздумает вернуться?

- Не лучше ли нам оставить раковину на прежнем месте, Мартин? Боюсь, хозяин, возвратившись, будет горевать о нём.

- Ещё минуту назад вы упрекали меня в том, что я верю в сказки, - мягко намекнул профессор.

Небо неимоверно синело, грозясь опрокинуть небесные чернила. Шагать становилось труднее.

- Не вернуться ли нам?

- Попробуем добраться до маяка.

 

Мартин и Полин долгие годы снимали одну и ту же дачу, но в разное время. Так случилось, что лишь в прошлом году приехали в Дангаст одновременно. Они нашли знакомство друг с другом приятным и по-братски разделили дачные помещения. Мартин уступил веранду и угловую спальню, сам занял большую почивальню. Гостиной, кухней и ванной пользовались сообща. Мартин нарочито услужливо расшаркивался перед дамой. Полин веселили забавы профессора и возвращали хорошее расположение духа. Само собой разумеется, они начали прогуливаться вместе. В течение года наведывались на дачу ещё несколько раз. И всякий раз Мартин приезжал тогда, когда Полин, ещё не успев распаковать дорожный саквояж, наслаждалась в переливчатой веранде послеобеденной дрёмой. Оба некоторое время назад овдовели, не терпели одиночества, но превыше всего любили уединение. Теперь уединённость делили на двоих. Под аккомпонимент отрывистого чавкания бот вышагивали по иловой пустыне, молчали или обменивались короткими фразами.

 

Солнце пряталось за красно-белым стволом маяка, опускаясь всё ниже и ниже. Как полосатый святой истукан светился маяк солнечной аурой. Как солнце в море, зачарованный необычной картиной, Мартин погружался в размышления. Он любил мечтать. Дневные грёзы обладали медитативным эффектом. Мартин мог быстро отключиться от внешнего мира с тем, чтобы после медитации с новыми силами и трезвым умом приняться за решение насущных филологических задач. Любой пеший путь использовал для подобных отвлечений. Вот и сейчас, аистом отмеривая полутораметровыми шагами морское дно, воскресил из небытия придуманного мышонка Пикса и отправился с ним на крыльях полярной совы к снегам Лапландии. Мартина не смущала кажущаяся детскость содержания грёз: Пикс слыл пронырой и не в пример обычным серым мышам был смышлён, начитан и вообще – великий энциклопедист. В тот момент, когда Пикс, зарывшись в оперении ночной птицы, всем препятствиям назло добрался таки до крайне северной страны, Мартин шестым чувством уловил неладное во внешнем реальном мире. Прислушался и понял, что чавкает ботами по илистой грязи в полнейшем одиночестве.

- Полин!.. Полин, откликнитесь!... Полин, где вы?!

 

Впереди, на фоне утыканного ранними звёздами неба, выделялся маячными огнями Арнгаст , позади и с боков - густая темнота, как если бы в одночасье духи тьмы поглотили всё живое, оставив по недосмотру два световых ориентира и мечтающего долговязого профессора филологии. Неожиданное исчезновение Полин вызвало доселе неведомое острое чувство вселенского одиночества, дротиком насквозь пробившее сердце Мартина. Почудилось, он отделён от всеобщего, от человечества, от земли.

- Полин!.. Полин!.. – отчаянно завопил профессор.

Заметался, споткнулся о грязевой наплыв, упал животом вниз, располосовав подбородок сколом лежавшей в иле ракушки. Понял, ночью искать бесполезно. Надо принять рациональное решение. Вернее всего было бы идти к маяку, дождаться утра и... И? Через несколько часов начнётся прилив, на рассвете иловое дно скроется под водой. Вдруг Полин лежит в грязи точно также, как он? Может быть, она тяжело поранилась? Может быть, упав, какое-то время была без сознания и поэтому не смогла сразу окликнуть? Прибывающая вода всё затопит.

 

Мартин не знал, что предпринять. Безвольно сидел по пояс в иле. Если он не найдёт Полин... нет, если он позволит ей погибнуть... лучше ему не покидать этого дна... пусть и он умрёт...

- Полин, как я мог потерять тебя?! Так долго искал... и нашёл своё счастье... нечаянно... на старой даче. Я не должен вернуться в Дангаст один... я найду тебя. Мы поженимся. Мы, наконец-то, станем мужем и женой! Мы переселимся на дачу, и я буду наблюдать, как ты дремлешь на веранде... Полин!..

Мартин с трудом поднялся и пошёл в ночь, оставив за спиной сигнальные огни Арнгаста.

 

Рассвет раздирал тьму туманом. Облака белёсого марева проявлялись кусками, отвоёвывая пространство у нехотя отступающей ночи. Вода начала прибывать. Через несколько часов она заполнит многокилометровую пустыню в продолговатом извиве материка, затопит карту человеческих страстей: хаотичные множественные следы одного и чёткий решительный пунктир другого. Мартин убоялся смерти. Он вернулся на дачу, мокрый по пояс, продрогший и глубоко несчастный.

 

Дверь оказалась незапертой. На веранде в кресле спала Полин.

- Как?! Вы здесь? Вы спите безмятежным сном?! Когда я там... там... я... я искал вас... я искал вас всю ночь!

Полин открыла глаза.

- Мартин? Что с вами? Вы в грязи и перепачканы кровью! И вообще, где вы пропадали всё это время? Боже! Как вы выглядите!

Мартин опустился на стул, свесив длинные руки вдоль туловища.

- Полин, куда вы исчезли? – прошептал дивясь.

- Я? Исчезла? Это вы, дорогой мой профессор, внезапно куда-то пропали! Я немного отстала, подбирая раковины, а когда распрямилась, вас впереди уже не было. Я звала вас. Потом ждала долго, оставаясь на месте, думала вы вернётесь. А потом испугалась наступающей ночи и пошла обратно в Дангаст. Вот и весь роман. Я знала, что вы придёте домой. Даже не сомневалась в этом. Но почему в таком виде?

- Вы – эгоистка, Полин. Не стали разыскивать меня.

- Я была уверена, что вы благополучно вернётесь домой. Не ночью, так утром. Хотя бы и на пароме. А мне было страшно стоять одной в холоде и темноте. Я представила себя моллюском, который потерял свой домик, и его вот-вот проглотит прожорливая чайка. Ужасное чувство!

- Полин, вы заставили меня пережить не меньший ужас.

- Не говорите так, Мартин. Пойдёмте пить чай.

- Я покидаю вас. Мы не сможем больше делить дачу в одно время. Я буду приезжать сюда, как и прежние двадцать лет в то время, когда здесь никого не будет.

- Вы здорово обиделись, дорогой Мартин.

- Да не обиделся я! Я просто-напросто сломлен! Понимаете, слом-лен! Я пережил такой страх и ужас, от которого до сих пор дрожат колени!

- Ну вот. Будет что вспомнить.

- Нет, вы посмотрите! Она ещё шутит! Эгоистка! Монстр!

- Ах, если бы! Я встречаюсь со страхом по сто раз на дню, а о смерти думаю, как минимум, дважды: перед сном и после пробуждения. И всякий раз меня охватывает дрожь. Пока не унюхаешь смерти, не узнаешь вкуса жизни... Поезжайте, если хотите. Ваше право.

 

Мартин долго отмывался в ванной. Потом также долго собирал чемодан. Переходя из комнаты в комнату, намеренно резко двигал стульями и громко стучал каблуками по половицам, нарочно покашливал и даже дважды чихнул. А когда, наконец, собрался, войдя на веранду, поставил чемодан и минут пять перебирал купюры в портмоне, какие-то аусвайсы и старые билеты. Полин смотрела на увядшую калу и завидовала ей. Мартин вздохнул и не прощаясь вышел из дома.

 

* * *

 

В течение последующего года Полин дважды совершала попытку самоубийства и оба раза её спасал почтальон, имеющий поручение доставлять корреспонденцию лично адресату. Карета скорой помощи, к счастью, прибывала в считанные минуты. Усилиями врачей Полин возвращалась к жизни и в свои вдовьи аппартаменты. Она мало говорила и никогда не расставалась с большой перламутровой морской раковиной.

 

Мартин вскоре женился на молодой аспирантке. Девушка родила ему сына. Пожилой счастливый отец рассказывал ребёнку бесконечную сказку про мышонка Пикса и его невероятные приключения. Вывозил семью на дачу в Дангаст. Они гуляли по берегу и никогда - по иловому дну во время отлива.