В нашем дворике всегда было прохладно и уютно. Многочисленные дома, нелепо выстроенные и сгнившие у основания, лавочки зеленого цвета и машины, хозяин каждой из которых, боролся унылым вечером за определенное место в тесном пространстве. Неподалеку находилась школа, первая транспортная магистраль параллельно улице, магазины за дорогой- все это в сознании было тесно сплетено с шумом неугомонного Кутузовского, без которого уже не представлялось жизни.

Каждое утро мы собирали огромную компанию дворовых друзей и до вечера надоедали существованием любимым бабушкам, которые кочевали от лавочек до ларьков и обратно в тесные квартирки. Мы знали всех соседей по именам, опережали историю доводами из личной жизни каждого представителя хрущовки, всегда находили предмет, над которым потешались, меняя его при удобном случае. Странно, ведь в нашем детском сознании никогда не мелькала мысль насколько грубы и беспощадны издевки.

Каждый дом в этом море московских построек нес свою трагедию, свою историю, такую непохожую и такую схожую с остальными. Для нас было привычным видеть пьяные лица с утра перед подъездом, знать, что шестилетнюю Аню избила вчера вечером мама после очередного запоя, глазеть на потрепанные жизнью лица с выражением, ясно твердившим об отсутствии смысла. Наш мир был сосредоточен в этих стенах, а предел понимания застигнут врасплох, от невозможности лицезреть другие варианты существования.

Время текло, а я пыталась сложить в своей голове, воспитание, литературу, почерпанную на полках с книгами, и реальную жизнь и с успехом осознавала насколько можно запутаться в лабиринте разума, стараясь как можно объективнее оценивать ситуацию.

Мне, да и тем, кто рос со мной казалось, что попытки достичь жизненных высот увенчаются успехом в любом случае, и, видя перед собой грани вымирающего общества, мы очень боялись стать его частью. Многие из тех, кто мечтал о бок со мной, стал мечтать по ту сторону или не мечтать вовсе, я не знаю, как ощущает себя человек, обменявший жизнь на её «мутное» подобие.

Моё предисловие - трамплин к той главной истории, которая хранится в недрах моей памяти, рупор необходимый лишь для того, чтобы, читая это, вы ясно представляли в каком обществе развивалась я, как личность, и почему вышла именно такой, какой сегодня представляю себя в глазах людей. Вечные, возможно не совсем удачные, попытки осмыслить происходящее привели меня к тому, что я пишу сегодня и к тому, о чем, возможно, скажу завтра.

Индивиды, сжигающие эту жизнь, подле меня, никогда не смогли бы быть названы сильными, но некоторые из них оставили свое «напечатление» на мою личность. Такова была и она, взбалмошная женщина 45 лет, с редкими рыжими волосами, истерзанными дешевой краской и не очень частым мытьем, в синих потрепанных джинсах, кроссовках давней давности и несменной улыбкой на лице. Всегда можно было прочувствовать эту слабость, которая проявлялась в отношении к людям и жизни, с её стороны. Ни разу не помню, чтобы спустившись к шумной компании детей, она не притащила с собой конфеты с повидловой начинкой или печенье в кульке. Мы затаив дыхание, слушали по вечерам бесконечные истории, которые наравне с вымыслом содержали в себе тайну её жизни, а может что-то большее, какой-то талант, не раскрытый, но притягивающий. Сейчас вспоминая это, я будто снова растворяюсь в сумеречной Москве, в томно погружающихся во тьму деревьях, в воздухе, наполненном столицей, в небо, безгранично расстилающееся надо нами и в этом голосе, мягком, спокойном с веселой притягательной ноткой. Мы ждали её каждый вечер, ловили днем перед подъездом, провожая до магазина или парка, где она гуляла в одиночестве, смакуя вероятно мысли, которые никогда не стали бы доступны мне. Меня мучил вопрос, хватило ли ей осмысления, смогла ли она понять насколько бессмысленными были эти дни, лишенные всякой надежды.

Этот блеск, который зажигался в её взгляде при виде детей, бесконечное понимание к людям, опустившимся на дно, какая - то жертвенная отдача, свойственная редким из нас. Я восхищалась и пугалась, трудно передать, насколько противоречивы были мои чувства, понимание неправильности такого отношения к себе, и понимание неповторимости, высоты, исключительности такого отношения к людям, чужим людям.

Вероятно, я никогда не забуду черного пакета, солнечного дня, совершенно не соответствующего событиям, какого - то дикого исступления, которое не давало мне понять, что же все – таки произошло.

Всего несколько дней мы не видели доброго лица, а потом разом осознали, что больше никогда не увидим его. Взрослые тети шептались по закоулкам двора о том, что давление, кровь в ведре, удивляясь, почему же она на помощь не позвала. А я стояла около подъезда под тенью старых деревьев и приняла истину, в которой мы - стадо, совершающее глупые ошибки и самые лучшие из нас умирают от одиночества, от ошибок, от неправильного воспитания, ложных истин, от неспособности принять жизнь, как вечную борьбу. Смерть такая страшная и далекая, стала на мгновение такой близкой и нелепой. В белой машине увозили человека в черном пакете, как животное.

Самым торжественным был момент выявления бесконечных родственников претендующих на столичную квартиру, в эти дни я особо остро испытывала бесконечное презрение к человеческому роду.

Еще долгое время мне снилась машина и странные люди. Лето закончилось, а осень такая печальная еще острее заставляла меня чувствовать странные запахи в атмосфере, негодование, пустоту, бессмысленную злость. В тот год, шурша мокрыми листьями, я видела людей, что быстро стирали из памяти «неприятные моменты», а я так не могла, не могла даже поделиться с кем-то, до конца хотя бы себе признаться, что творилось в моем воспаленном мозгу.

С течением времени, мне кажется, что учусь жить, но это всего лишь добрая иллюзия, созданная сознанием, дабы совсем не разрушить мой хрупкий мир.

Наша тетя Люда умела прятать свою грусть, в складках морщинок у добрых глаз и в голосе, отражающем бесконечно глубокий внутренний мир, я не стану считать это лицемерием, да и кто я такая, чтобы судить людей, просто есть мысль, она такова: неважно, какими мы останемся в памяти людей, важно, что там за чертой за неправильно растраченную жизнь мы ответим творцу, и мысли об этом заставляют менять ценности.