Из Нобелевской лекции Иосифа Бродского

 

Лучше, чем Иосиф Бродский об истоках стихосложения, пожалуй, не скажешь. Впрочем, я думаю, это касается любого творческого начала в человеке. Познание и осознание действительности, своего места в этом мире, разрядка эмоций, волнами накатывающих и окатывающих тебя с невероятной силой – это и есть не иссякающий источник, из которого человечество черпает уже не одно тысячелетие. Особенно ярко мы видим это в детях. Время активного познания мира совпадает с максимумом раскрытия творческого потенциала. Боже, восхищаемся мы, какие они фантазеры, как умны и находчивы, как поэтичны, смелы и открыты. «Все они романтики, все они – поэты».

На вопрос «Когда я начала писать стихи?» - всегда отвечаю: «Как только начала писать». И, в сущности, это правда. Впрочем, сочинительством я начала заниматься гораздо раньше, чем научилась пользоваться ординарными инструментами для занесения мыслей на бумагу. Я сочиняла сказки. В подражание тому, что мне ежевечерне читали родители, а читали мне и русские народные, и сибирские сказки - образные и поэтичные, и не менее поэтичные уральские сказы П. Бажова, и сказки А.С. Пушкина, и «Конька-Горбунка»… Наслушавшись и восхитившись, я спешила пересказывать все это своим сверстникам. Пересказ исчерпывался, а зрители готовы были слушать дальше, и тут уже, вдохновленная успехом, я старалась выдавать придуманную мною сюжетную канву за написанное другими. А чтобы было более похоже, сочиняла, в том числе, и в рифму. Сейчас, когда пишу эти строки, на ум пришло совершенно дерзкое и неправомочное сравнение. Воспоминание связано с фарфором. Это может показаться фантастичным, но, когда китайцы произвели на свет это гениальное творение, они долгие годы использовали его как подделку под популярный в Китае нефрит. Ничего гениального ни в детстве, ни после, я, разумеется, не создала, но вот попытка «подделки» - это уже из моей биографии.

Хорошо помню себя лет с трех-четырех. Наш двор в самом центре города, застроенный тогда приземистыми деревянными одноэтажными домами, густозаселенными, включая и жилое полуподвальное помещение, в котором удалось поселиться моим молодым родителям и, где прошли первые семь лет моей жизни. Ребятня – в основном мальчишки моего возраста собиралась в укромном уголке двора под огромным старым тополем и часами слушала мои «рассказки». Я не думаю, что были они настолько интересны и захватывающи, просто книг моим сверстникам дома не читали, да и сами-то книги были в большом дефиците, в кино ходили по праздникам, а телевизоры в иркутских семьях появились, когда я была уже подростком лет десяти. Мне повезло больше: папа просто не мыслил своей, да и моей жизни без книг и, хотя особого достатка в семье тогда не было, но книги – были.

На фоне этого дворового «духовного запустения» мои «таланты» оказались вполне востребованными. За дошкольные годы я так отточила свое умение в «сказосказительстве», что в первом классе была замечена учительницей. Она поощряла это изустное творчество и давала возможность мне занимать сверстников в перерывах, которые она регулярно и, несомненно, специально для этого устраивала. Тогда ко мне ненадолго заглянула «широкая известность». Приехали в школу представители радиокомитета, долго со мной беседовали, записывали мои сказки. Удивлялись, смеялись, и в эфир вышел небольшой сюжет, которому сама я по малолетству никакого значения не придала, а восприняла как нечто обыденное.

Действительно, сочинительство в те годы было очень органичной частью моих жизненных проявлений. Мне нередко встречаются воспоминания маститых ныне писателей и поэтов, которые неизменно, вспоминая свои ранние творческие опыты, говорят, что тогда это было еще несерьезно, а вот, мол, всерьез я начал писать тогда-то и тогда-то, то есть много позже. А я думаю, что именно тогда, и только тогда, в раннем детстве моем, «писание» было по-настоящему серьезным делом в момент становления души и характера, хотя сама я его так не воспринимала. Через сочинительство я познавала жизнь, «пробовала на зуб», примеривалась к ней, к людям, меня окружавшим, оценивала и осознавала событийную канву жизни. Именно тогда я была переполнена острыми, постоянно меняющимися яркими мироощущениями, удивлениями и восхищениями. «Не страшно потерять уменье удивлять – страшнее потерять уменье удивляться» . Я до сих пор помню ни с чем не сравнимое ощущение некой мощной работы, которая свершалась где-то там, внутри меня, росла, искала выхода и находила его в сочиняемых мною сказках и стихах.

Первые не изустные, а записанные и осознанные как «специальные» стихи, на самом же деле не стихи, а некоторые мысли в рифму, появились у меня, когда я училась в четвертом классе. Летом я впервые уехала на Байкал на целый месяц с фотокружком Дворца Пионеров, которым руководил наш сосед Георгий Семенович Охлопков. Он был увлеченным человеком и умел увлечь и нас, малышню. Мы как одержимые щелкали камерами, часами просиживали в темной лаборатории, колдуя над проявителями и закрепителями, а летом отправились на Байкал в Большие Коты «собирать материал» (!).

Там произошел первый в моей жизни серьезный инцидент. Я не выдержала «проверку на прочность», устроенную мне Георгием Семеновичем. Среди 12 подростков, участвовавших в походе, я была единственной девочкой, поэтому мне достались некоторые ответственные хозяйственные обязанности, а именно, было поручено беречь и охранять пакеты с печеньем и конфетами и выдавать по норме, в строго отведенное для этого время. Это сейчас думается, зачем и от кого надо было прятать такую ерунду. Да еще и выдавать по часам. Но в те годы повального дефицита и скудного родительского достатка эта мера была вполне актуальной. Конфет и печенья мало, а желание есть их и есть – огромно. Естественно, мальчишки-сладкоежки канючили, и я потихоньку, по конфетке, по пряничку выдавала эти ценности во внеурочное время, в надежде, что если брать понемножку, то будет совсем незаметно. Но, как известно, все тайное всегда становится явным. Георгий Семенович обнаружил возле одного из спальников горку скомканных фантиков, провел расследование и… наказание не заставило себя ждать. Я ревела, мальчишки тупо и виновато молчали, а Георгием Семеновичем было объявлено, что я разжалована, отстранена от порученного ответственного дела как не выдержавшая испытание. Позор был велик и несправедлив - сама-то я конфет с печеньем не ела, с детства к сладостям равнодушна, ну, может быть, за компанию - самую малость. Страдания, как известно, тянут к уединению, а от уединения до творчества рукой подать. Вот тут-то, на Байкале, и родилось то первое стихотворение, которое было осознано как таковое, записано, хотя после и утеряно, но фрагментами до сих пор всплывает в моей памяти:

Мы идем по горам вперед,

Над нами облаков переплет,

А внизу красавец Байкал

Распростерся у грозных скал…

И далее в таком же духе. Конца этих якобы стихов я конечно не помню. А вот начало их - корявое, слабенькое - не стихи, а строчки плохо рифмованные, застряли где-то в закоулках памяти и не уходят уже много лет. Не оттого, что стихи, а оттого, что это первый осознанный опыт осмысления мироощущений.

Сейчас, вспоминая себя в детстве, я понимаю, что была странным, и не очень легким для своих родителей ребенком. До десяти лет я росла одна, пока не появилась на свет моя маленькая сестричка - Верочка. Родители были заняты работой, бытовыми проблемами, и я много времени болталась, предоставленная самой себе. Одиночество меня не тяготило. Напротив, мне нравилось, сидя в тишине нашей крохотной квартирки, фантазировать, разыгрывать воображаемые картины. Другие девочки любили, оставаясь одни, примеривать мамины наряды и подолгу крутиться у зеркала. Этим я тоже грешила, но такое занятие мне быстро надоедало, и только фантазии захватывали надолго, заставляли трепетать сердце и не замечать молниеносно пролетающего до прихода родителей времени.

Невероятно, но воспоминания сохранились в ощущениях. Огромность и неприютность пространства за пределами двора, аромат прелой травы под громадным тополем у окон тети Жени, жившей с семьей здесь же, по соседству, тепло и надежность нашего полуподвального жилья. Сверстники всегда казались мне маленькими и малоинтересными, а старшие дети - недоступными. Мир же взрослых вообще представлялся чужой и, как это ни странно, безжизненной планетой. Взрослые в моей памяти как-то слишком размыты. Я принимала неизбежность их существования рядом, но сам по себе мир взрослых, с его единообразной безликостью, в которой ярким пятном был только отец, оставался вне моего внимания. Все события и страсти, все желания и разочарования сгрудились, столпились где-то глубоко внутри меня самой. Я с раннего моего детства и до сегодняшних седин была и остаюсь абсолютно самодостаточным, а от этого - внутренне свободным человеком.

В моей душе все было настолько плотно упаковано тем, что производили на свет мои детские фантазии, что в ней не осталось места страху, делающему человека зависимым от чужих желаний и устремлений и в социальном, и в личностном плане. Эту целостность моей натуры, неизвестно, как и откуда взявшуюся, мама в детстве моем принимала за плохой характер и упрямство, папа – за слишком раннюю зрелость, муж - за эгоизм, друзья и коллеги – за твердый «мужской» характер. Чем это является на самом деле? Бог его знает. Самой мне трудно ответить, но эта моя душевная целостность и самодостаточность позволяют мне не знать ни страха, ни скуки. Я люблю одиночество, поэтому меня не пугает неотвратимо надвигающаяся старость. Именно детство и старость – время, когда мы ощутимо одиноки, невзирая на внешние обстоятельства жизни, хотя, впрочем, реально мы одиноки всегда.

Может показаться, что внутренняя самодостаточность должна была сделать меня человеком нелюдимым, замкнутым, необщительным и эгоцентричным. Ничуть не бывало. Реальный мир всегда вызывал и вызывает у меня живой интерес, равно как и люди, окружающие меня, или встречающиеся на моем пути время от времени. Я никогда не остаюсь равнодушной ни к чему и ни к кому. Все извне попадает внутрь меня, трансформируется и перерабатывается, заставляя острее острого воспринимать мир, ситуации, людей. Самодостаточность, как ни странно, не породила и созерцательности. Я люблю быть одна, но мне хорошо и среди людей. Мне нравится слушать других и рассказывать самой в равной степени. И все же с годами что-то ушло, исчезло из души моей. Ушли безвозвратно потрясающе интересные сны, в которых я видела незнакомые, но в то же время смутно мне что-то напоминающие города и события. Ушли сны-детективы с трагедиями, погонями, поражениями и победами. Цветные, остросюжетные, широкоформатные. Что это было? Плоды моей фантазии, выплавлявшиеся из книжной информации, а другая была очень скудной по малости лет моих. Или это всплывающие островки некой «генетической памяти», в которую, утверждает мой муж, я как культурный человек верить не имею права. Но эти чудесные, захватывающие, жутковатые и очень информативные сны были. Жаль, что теперь, с годами, они случаются слишком редко, как истинный праздник.

Притупилась со временем и острота восприятия. Мироощущения обрели какие-то слишком обтекаемые и однозначно грустные очертания. Ушли из души природная моя веселость, легкость и остроумие. И шутить, и «умничать» охота тоже ушла. Зря поэт сказал «ну, а семьдесят – это как десять…». Нет, между детством и старостью - пропасть шириной в жизнь. И берега этой пропасти несовместимы, хотя оба они сотканы из одиночества. Старики понимают детей умом и мудростью уставшего сердца, порождающей подобие истинного единения. А дети, в действительности, живут на другой планете, на той, с которой когда-то прилетел Маленький Принц к потерпевшему в пустыне аварию Сент-Экзюпери. Все мы, кто раньше, кто позже, покидаем нашу крохотную планету, оставляя навсегда свою любимую розу. И ностальгия по этой утраченной звезде начинает одолевать нас с навязчивой остротой, когда мы общаемся со своими «гениальными» детьми, а потом и внуками, снисходящими до общения с нами и нашим миром, к которому они, в сущности, абсолютно равнодушны.

Нам уже никогда не дано вернуться на свою покинутую планету – она слишком мала для взрослых. Как жаль. Именно эта ностальгия и бросает нас в стихосложение в нашем новом взрослом состоянии. Стихи начинают прорастать на остатках воображения и остроты мироощущений, замешанных теперь уже не только на книжном, но и «вживую», приобретенном опыте.

Я в свое время выбрала совсем не женскую профессию, и не профессию даже, поскольку геология – это образ жизни. Говорят, легко выбрать то, что полюбил, - трудно полюбить то, что выбрал. Мне повезло, я полюбила то, что выбрала и, судя по всему, эта любовь оказалась вполне взаимной. Мне не в чем упрекнуть Господа Бога, он позволил реализоваться всему тому, что сам же и даровал. Мне повезло много ездить по горам и долам, по странам и весям, по морям и континентам, встречаться с интересными людьми, собирая щепки для тлеющего в душе огонька детства, не давая ему совсем угаснуть. Мои геологические пути прошли через Байкал, Саяны, ТяньШань, Памир, Камчатку, Крым, Кавказ, через 20 стран, как сейчас принято говорить дальнего зарубежья, и почти все страны ближнего, через пять континентов. Дневниковые записи и снятые мною видеофильмы частично трансформировались в стихи, но и проза не обошла меня стороной. Вначале сложилась серия очерков, потом рассказы и, наконец, дошло до повестей.

Мне посчастливилось увидеть мир во всем его цветном многообразии. Рано проснувшаяся любовь к красоте, природной и созданной человеческим гением, немало способствовала моим поздним творческим попыткам. «Скажи мне, что такое красота? Она сосуд, в котором пустота, или огонь, играющий в сосуде?» . Эрмитаж, Уффици, Прадо, Сикстинская капелла, Фигэрос, кривые улочки Монмартра… «Повезло, нет, просто повезло!», как вскричал когда–то известный булгаковский персонаж. Повезло увидеть все это роскошество своими собственными глазами. Послушать музыку в лучших концертных залах и оперных театрах Москвы, Санкт-Петербурга, Парижа, Вены, Праги, Будапешта, Нью-Йорка, Пекина… Прикоснуться к шедеврам культуры человечества. Воистину повезло! Но поскольку утрачено было слишком много от дарованного детством, ни Пастернак, ни Мандельштам, ни Бродский, ни, тем более, Цветаева, в этом синтезе не расцвели. Это я, и только я. Без заносчивости и претензий. «Кую, и из призрачных снов рождается нужное слово…» в стихах и прозе, «нужное», в первую очередь для собственного саморазвития и самосознания, для реализации собственного мироощущения. Я сомневаюсь, что чему-то, помимо профессии, могу научить других, да, собственно, литературное творчество, и в первую очередь стихи, не предназначены для нравоучений.

Я не хочу уподобляться ханжам и убеждать, вас, дорогие читатели, в том, что творчество мое подпитывается исключительно работой и путешествиями. Без главной составляющей любого творческого процесса – без Любви, а вернее, состояния влюбленности, невозможно создать ничего, что бы могло заинтересовать, захватить, заставить читать и перечитывать, купаясь в море собственных ассоциаций и воспоминаний. В школьные годы, натолкнувшись у А.С. Пушкина на «любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны…», я и представить себе не могла, насколько благотворны! Состояние влюбленности – лучшее состояние души, которое ничем нельзя заменить. И совсем неважно, что «прекрасные порывы» твоей собственной души оставались и остаются без ответа, что реальные и виртуальные «объекты» этих порывов далеко не всегда их достойны, что за плечами годы, предполагающие скорее думы о Вечном, чем о Бренном и Земном. Все это неважно. Важно само по себе продуктивное состояние души, лучше которого госпожа Природа не дала нам ничего.

И все же основной движитель творчества – это Фантазия. Достаточно оказаться перед чистым листом бумаги, а еще лучше – перед экраном монитора и все, что долго и незаметно выплавлялось в глубине души, прорывается мощным потоком, мысли перебивают друг друга, на ходу рождаются образы, диалоги, остроты, ситуации. Сюжет вдруг поворачивается в совершенно непредвиденном направлении и увлекает меня за собой. И уже трудно понять, кто в этом процессе ведущий, и кто – ведомый. Непередаваемое наслаждение, которое дарит разыгравшаяся фантазия, на короткий миг творческого процесса не уступает чувству влюбленности, и ты начинаешь тонуть в этих подаренных воображением сюжетах, а сами они, как это не покажется странным, уже живут своей собственной жизнью. Фантазия – тот стержень, вокруг которого вращается весь творческий процесс. Именно благодаря ей ты проживаешь чужие жизни, примериваешь на себя чужие судьбы и обстоятельства, и вот уже трудно отделить пережитое и виденное тобой от угодливо подаренного Госпожой Фантазией.

Через мою судьбу прошло много незаурядных людей, неординарных событий, незабываемых встреч и мест на земле. Переплавляясь в горне моего воображения, мироощущения и мировоззрения, все встречи, разговоры, события, путешествия, взаимопонимание и недопонимание выкристаллизовывались в литературные произведения. Часть из них поселилась на этой странице. Буду рада гостям!