В огороде у деда Матвея завелись мыши. Что привлекало их на дедову деляну неведомо, но развелось их несметное количество. Шастали меж ботвы - только шум стоял. А по ночам такой пир устраивали, что на другом конце села слышно было. Бабы деревенские всех своих котов деду перетаскали, да толку – чуть! Мыши всем скопом на котов кидались и изгоняли с позором с захваченной территории. Уж, на что кот Козодой – ярый крысятник, и тот не выдержал мышьего напора. Сбежал, потеряв половину своих роскошных усов. Такие вот злобные мыши были!

Сидит как-то дед на завалинке, горюет. Сгрызут мыши весь урожай, как зимовать будет без припасов-то? В ту пору брел по улице Акимыч, страстный любитель советы давать.

Присел Акимыч к деду Матвею. Сидят вместе на завалинке, молчат. Акимыч мозгует, какое бы такое кардинальное средство от мышачьего воинства деду присоветовать, да в голову, как на зло, ничего путного не приходит. Глядит Акимыч на дедов огород: лучок так и просится на закуску, огурчики тож. Вон, тыква развалилась, греет на солнышке рыжие бока…

И тут Акимыча осенило, он аж лицом просветлел. Обернулся к деду Матвею, небритым подбородком, ну чисто козел Еремей, потряхивает.

- Слухай, дедо. А имеется таки средствие от твоей мышатины избавиться! Вон у тебя тыквина неоприходованная возля тына притулилась. Ты в ей сердцевину-то вынь, да лампочку, что в подпол спускаешь, внутрь приспособь. В кожуре дырок наверти. А как смеркаться начнет, накидай вокруг конопляного семени, да не жмоться. И поджарь для пущей запашистости. Мыши, знашь как наркотину уважают! Сбегутся на харчишки, пировать начнут, тут ты лампочку-то и включай. Разом от разрыва сердца и окочурятся!

Сказал и дальше пошел. Да бодренько так вышагивает, довольный своей сообразительностью. «Ну, - думает, - погляжу вечерком, как дед мышей пугать будет»

А дед Матвей до того озаботился мышиным нашествием, что любому, самому дурацкому совету рад. Сделал все, как Акимыч наказал. Вывел провод с розеткой на крылечко, вилку от лампочки в руке держит. Ждет, когда мыши на ужин к тыквине подтянутся.

Стемнело. Сколько ни вглядывайся, не видно ни зги. Дед слух поднапряг. Вдруг слышится ему, у забора вроде шорохается кто-то. Сначала тихонько, потом громче захрустело.

«Видно, по вкусу грызунам коноплятина пришлась. Ишь, как хрумкают! А вот мы их сейчас напугаем!» И дед с отчаянной решимостью воткнул вилку в розетку.

«А-а-а-а!», - раздался нечеловеческий вопль, а следом треск, шум чего-то падающего и частый топот убегающих ног.

Дед обмер от неожиданности, ноги сделались ватными, щуплый зад прилип к крылечку, и хоть он и не помышлял ни о чем таком, только шевельнуться деду стало невмоготу.

В домах засветились окна, замелькали тени.

- Матвей! Что там у тебя, сарай что ль завалился?

Услышав голос соседки Ефросиньи, дед приободрился и глянул в огород.

У забора, где с вечера лежала тыква, теперь светились огнем два огромных глаза, а из открытой желто-красной пасти хищно торчали неровные клыки.

Дед ухмыльнулся (он, вообще-то, был не из робкого десятка), выдернул штепсель из розетки и пошел в избу спать.

Наутро дед Матвей обследовал огород на предмет обнаружения последствий произведенной боевой операции. Семена конопли, щедро разбросанные накануне, исчезли все до единого. Изгрызенная тыква ощерилась неровными краями. Заломленные подсолнухи открывали прореху в заборе. На завалившемся пролете изгороди зацепился за гвоздь рваный кусок темной материи. Но сколько дед ни искал, так и не нашел ни одного, даже самого маленького, дохлого мышонка.

А бабы у сельпо два дня судачили о странной болезни, приключившейся с Акимычем. Тот ни ел, ни пил, с лица спал, ни с кем не разговаривал, и все в шаткое строение в углу двора наведывался. Пока бабка Ефросинья не пожалела шутника и не напоила его отваром из коры черемухи и листьев бадана.

***

Когда в поле созрела пшеница, мыши сами ушли с дедова огорода.