Невозможная история.

 

История эта случилась в уездном городе N, во времена правления тогдашнего городничего Ивана Степаныча Кулакевича, а развязка её так неожиданна и оригинальна, что подобное ей, кроме города N, пожалуй больше нигде и не возможно.

 

Однажды, тёплой июльской ночью, из лазарета N-ской тюрьмы сбежали двое злодеев. Двое знаменитых цыган-конокрадов, братьев Петровых. А чтобы не опознали их ненароком случайные люди, переоделись они в чернецов. Облачились в чёрные рясы монашьи, верёвками затянулись, и под утро из города вышли.

Вот идут они себе по дороге. Долго идут, целый день почти. Устали, в лесок свернули. Свернули и видят, что в леске, у ручья, бричка стоит, а в неё два вороных красавца коня впряжены. А в бричке той, кто б вы думали?.. сам городничий спит. Ездил весь день по делам Кулакевич, да и сморило его под вечер, решил в холодке отдохнуть...

Спит Иван Степанович, отдыхает, и ухом не ведает, что братья Петровы задумали. А братья коней увести захотели, да и продать их потом на ярмарке, в соседнем городе.

Вот выпрягли они одного, и повёл его младший из братьев в кусты, а старший за другого принялся. Всё бы ничего, да городничий просыпаться надумал. А когда проснулся, то видит, что только один конь и остался, а вместо второго человек стоит, монах вроде.

«Що це таке?» - удивляется Кулакевич.

А тот монах поворачивается к нему и говорит так радостно:

- Не дывись, ваш благородие! Тут такая история приключилася. Был когда-то я чернецом смирным, и жил с братией в монастыре заречечном. Но сотворил раз великий грех я, неподъёмный, и за грех тот наказал меня Бог-отец: на пять лет конём сделал. Все эти годы я в конях и ходил. Всё что надо коню, всё честно делал, и всё что кони едят: сено, солому, овёс... – и я ел. Вот те крест! Не брешу! А сегодня конец моему наказанию вышел, и не моя вина в том, что за место коня, меня ты увидел. И не дывись, благородие, что снова меня чернецом лицезришь!

- О це дило! О це ж оказия! – охает городничий. – Ну что ж, чоловиче, ступай соби с Богом! Та не шкодничай больше!

И пошёл себе «монах» дальше, а городничий, с одной лошадью, до дома подался. Домашним сказал, что та лошадь сбежала, не стал про монаха рассказывать, убоялся...

А в воскресенье случилось быть ему вместе с сыном на ярмарке, у соседей. Отпустил он сынка погулять, а сам в трактире с купцами устроился. Сидят они рядышком, водочку пьют да грибками закусывают, как вдруг сынку взад прибегает:

- Батьку! – шумит. – Конь наш, пропавший, тута, на ярмарке!

- Де?

- Та там же, в ряду стоит, на продажу! – пидем, побачим.

- Та можа, то и не наш вовсе? – сомневается Кулакевич.

- Та як же не наш? – сынку волнуется, - коли верно, что наш! Хиба ж я своего коня не признаю? И масти такой, и лысина на боках, и ноги в чулках. Наш, тату, наш!

Закряхтел городничий, поднялся, сам забачить пошёл.

Глянул на лошадь и... верно, - их вороной!..

Хотел уж было Иван Степаныч тут рот подраскрыть и хозяина выкричать, да вдруг тихо присвистнул, и сказал сам себе: «Ого!.. Постой трохи, Ваня... Нечисто здесь, что-то... Погана штука всё это!..» Потом огляделся он зорко, святых помянул, крест троекратный на грудь положил, и к коню подошёл.

«Що, ваше святейшество? – в ухо он лошади шепчет. – Знову щось напрокудили?»