Вообще-то я не люблю вспоминать ту историю. Сразу же хочется забраться в большую картонную коробку из-под телевизора, что хранится в кладовке, и проклеить скотчем все щели изнутри. Хочется ощущать, что мир вокруг имеет четкие, осязаемые границы: откинешь голову – граница, пошевелишь кончиками пальцев на ногах – граница.

Но мой психоаналитик, которому я преподнесла ту историю в качестве навязчивого кошмара, предписал изложить ее на бумаге, «дабы избавить свое «я» от внутренних страхов, воплощающихся в ночных видениях». «Перенося фобии на бумагу, мы избавляемся от наслоений, оставленных в нашем сознании окружающей реальностью», - объяснил он.

Что ж, следую совету психоаналитика. Передо мной разлинованная тетрадь. Рядом семь остро отточенных карандашей. Настольная лампа рисует белый круг. Ночь заштриховала черным квадрат окна. Зимняя графика…

Тот июнь был разноцветным. Та история – картиной импрессиониста, набросанной крупными мазками. Я беру карандаш и начинаю укладывать краски на разлинованную поверхность тетради…

 

Нам с Элькой было по девятнадцать. Третий курс института. Сессия. Июнь, начавший с прозрачных дождей, поднатужился и явил миру череду жарких дней. Желтых и вязких, похожих на сердцевину сваренного всмятку яйца. Побарахтавшись в этой желтковой вязкости, словно герои в замедленной съемке плохого фильма, мы решили отправиться в деревню к Элькиной бабушке. Надеялись совместить приятное с полезным: отведать деревенского воздуха и подготовиться к экзамену по экономической теории. Запаслись пивом и конспектами. Что ж, наши надежды оправдались ровно наполовину. Воздуха мы наелись. И он уютно бултыхался в наших животах вперемешку с выпитым пивом. За конспекты мы так и не взялись.

С чего все началось? Кажется, с меня. Точнее с пива, которое иных людей делает взбалмошными. Я же с его помощью становлюсь крайне рассудительной. И даже занудной, по словам Эльки. По крайней мере, взбодренная одной или двумя бутылками, я никогда не упущу шанса расставить все точки над “i”.

Мы сидели на берегу лесной речушки, глубоко прорезавшей землю. Она петляла и закладывала виражи в громадине соснового бора без видимой цели. Здесь же образовала мутную заводь. Сосна рядом с нами полоскала по осыпавшемуся берегу белесыми корнями и обреченно ждала неминуемого падения в воду. Вода медленно ворочалась вокруг замшелых коряг, покачивая ресницами протянувшихся со дна водорослей, и с презрительным терпением взирала на очередную добычу.

Элька, колошматя пятками по песчаному склону, рассказывала о местных жителях. Упомянула колдунью:

- А где-то на расстоянии километра отсюда живет колдунья. На берегу речки. Знаешь, так интересно… У нее выдры какое-то там колесо крутят и добывают электричество…

- А может все-таки белки? Обычно белки колеса крутят.

- Неее… Я сама видела: выдры. Колесо в воде наполовину. Белкам мокро будет, а выдрам в самый раз.

- Господи, ну когда же ты повзрослеешь? Выдры, колдуньи… - потрепала я Эльку по светлым кудряшкам.

- Но она на самом деле колдунья. У кого хочешь спроси.

- И на чем же она специализируется? Предсказания? Падеж скота? Исполнение желаний? Чудесные исцеления?

Элька задумалась. Перевесившееся на запад солнце тащило за собой остатки желтого зноя, пятная нас сквозь резную крону. Вечерело. Пахло прелостью и смолой.

- Не знаю… К ней из наших не ходит никто. Но то, что она колдунья – это факт.

- Чем же подтверждается сей факт?

- Зануда! Тебе обязательно во всем нужны подтверждения, да? – вскочила Элька. И даже протанцевала одно босоногое па по хвоистому ковру.

- А для тебя в них нет никакой необходимости? – тоже поднялась я.

- Ну почему же нет? Каждой теореме нужно свое доказательство – это факт. А доказывать жизнь - глупо. Скажешь, не так? – она исполнила легкий пирует и в завершении обняла ту самую страдалицу - сосну.

- Конечно, скажу.

- Ну и говори, - с готовностью согласилась Элька. – Имеешь полное право. А я буду жить без всяких доказательств.

- Не получится. Идем к твоей колдунье.

- Зачем? – все так же обнимаясь с сосной, спросила та.

- Узнаем из первых уст, бывает волшебство или нет.

Меня тогда возмутила не вся эта ересь с колдуньей, а Элькино легкомыслие. Ну что за туман гуляет в ее голове? И я была полна решимости крепко водрузить подругу в реальный мир. В мир без выдр, надрывающихся в колесах на лесных речках.

- Если хочешь, - пожала плечами Элька и крутанулась вокруг сосны, оказавшись спиной к разглядывающей нас воде.

- Осторожно, - пробормотала я, собирая пустые пивные бутылки в пакет. – Где там твоя колдунья? Веди.

Минут сорок пробирались по берегу речки к дому колдуньи. Элька порхала по изборожденной корнями тропке. Я с пакетом пустых бутылок плюхала за ней, то и дело спотыкаясь и исторгая ругательства, которые только могли всплыть в моем облегченном пивом сознании. Если бы речка не куражилась, петляя по лесу, дошли бы в два раза быстрее.

Солнце запрятало яркие краски за стену деревьев. Лес возвращал себе привычное обличье – сизую кутерьму сцепившихся веток. Становилось неуютно. В довершении меня испугала сова, заухавшая прямо над головой.

- Смотри-ка, все как у всамделишной колдуньи. Сова в качестве дозорного…

- А ты как думала? – серьезно кивнула Элька и остановилась. – Пришли. Вот ее дом.

Из всего колдуньевского поместья сказочным выглядел только частокол. Правда, без черепов умерщвленных животных. Но все же добротный, высокий, заглаженный временем до теплого блеска. Из-за частокола виднелась вполне современная рубероидная крыша с большой спутниковой тарелкой.

- Ну и где твои выдры?

- Так их отсюда не видно. Колесо же на речке. С речки надо смотреть.

- Ага, - понятливо кивнула я, проведя пальцами по сказочному частоколу. – Слушай, а на фига ей спутниковая антенна? Электричество же сюда не проведено? - И тут же опомнилась: - Ах да, выдры…

- Ну? Чего дальше делать будем? – полюбопытствовала Элька, старательно выкручивая из частокола торчащий сучок.

- Ты чего забор разбираешь, засранка? – послышалось сбоку.

Элька отдернула руку. Мы повернулись.

- Вы колдунья? – спрятав руку за спину, спросила Элька.

- Ну.

Перед нами стояла женщина лет пятидесяти. Этакая молодящаяся продавщица сельпо. На платье в безумных незабудках накинута длинная серая жилетка крупной вязки. Голова украшена буйными химическими кудрями. Губы расцвечены ярко-оранжевой помадой. На ногах серые носки (видимо, в тон жилетке) и босоножки на кокетливой скале. В руках мотыга.

Я с облегчением вздохнула. Тут и доказывать Эльке ничего не придется. Какая из этой местной модницы колдунья? Ни горба, ни крючковатого носа, ни седых косм, развевающихся по ветру. Или, наоборот, оказалась бы прекрасной девой с завораживающим антрацитовым взглядом… А так…

- Вы нас извините, - вступила я. – Это мы за доказательствами пришли вашей волшебной силы, так сказать…

- Это ты – за доказательствами, - перебила Элька. – А мне они не нужны. Я и без доказательств знаю, что вы – колдунья.

- Ну и дура, - женщина уткнула мотыгу в землю, оперлась на нее. – Кто ж в наше время без доказательств живет? Ты слушай свою подружку умную, а то так тетехой всю жизнь и прокувыркаешься.

Элька в задумчивости закусила губу, помолчала, потом улыбнулась.

- Но вы же колдунья?

- Ну.

- Но раз вы говорите, что колдунья, значит, это и есть доказательство того, что вы – колдунья.

Я фыркнула – очень здравая мысль.

- Так какие же мои слова доказательства? Треп да и только.

Я согласно кивнула. Женщина продолжила:

- Я и себе-то каждый день доказываю, что я – колдунья. А эта тетеха на слово верит… Простота саратовская… Я уж думала таких и не осталось.

Элька совсем запуталась.

- Ладно, - снова взяла я инициативу в свои руки. – Вы нам устройте, по-быстрому, какое-нибудь волшебство, и мы пойдем.

Сейчас эта чумная тетка пообещает что-то сотворить, у нее ничего не выйдет, и мы пойдем домой. Есть уже охота.

- Что, например?

Элька воодушевилась.

- А желание можете?

- Какое, например?

- Ну я не знаю…

- Не знаешь, а просишь…

- Да нам все равно, что, - сказала я. – Ну фокус какой-нибудь учудите и мы пойдем домой.

- Да чего ты заладила: «и мы пойдем», «и мы пойдем»… Полетите, блин! – совсем не по-сказочному ругнулась женщина.

- А что, можно? – распахнула голубые глазищи Элька.

- Чего можно-то?

- Полететь?

- Ну.

- Валя, давай полетим! - принялась тормошить меня за плечо Элька.

- Да хоть поскачем!

- Нет! Скакать неинтересно! Давай летать!

- Еще б тебе было интересно. Ты и так скачешь целыми днями, - буркнула я. – Ну полетели, полетели! Прямо сейчас начинать?

Я помахала руками. И даже подпрыгнула для наглядности.

- Не выходит.

- Ты подожди, - в задумчивости почесала подбородок женщина. – Как бы это…? Вертолет подогнать? Не выйдет… Не сядет…

Элька пританцовывала в нетерпении, глазищи сияли. Мягкие кудряшки растрепались, образовав вокруг головы облако.

- Ага, – закончила тереть свой подбородок женщина, - Своим ходом, значит, полетите. Сейчас у нас без двадцати шесть. К девяти управитесь?

- Управимся, - закивала Элька и прижала руки к груди. Прямо, как ребенок, перед которым разворачивают блестящую обертку новогоднего подарка.

- Управимся, управимся, - тоже закивала я. Очень есть хотелось.

- Тогда, значит, сверим часы, - поднесла женщина руку к лицу. – Твои на полторы минуты опаздывают, - глянула на меня.

Я посмотрела на часы. Секундная стрелка быстро прокрутила полтора круга вспять. Я поморгала и кинула взгляд на женщину.

- Теперь точно. Значит, слушайте: ровно в шесть часов вы научитесь летать. Ровно в девять разучитесь. Следите за временем.

- Знаете, это странно, - попыталась рассуждать я. – В случае с тыквой роль контрольного часа отводилась двенадцати. Так оно и логичнее выходит… Смена суток, новый день – новая песня. И все такое…

- Хех, - вскинула мотыгу на плечо женщина. Посмотрела на Эльку, взглядом повела в мою сторону. – Умная у тебя все-таки подружка… Ты ее держись в жизни-то. А то так и прокувыркаешься…

Она развернулась и пошла прочь. Остановилась, ткнула пальцем в лесную чащобину:

- Туда идите. За лесом поле начнется. Через него до деревни дойдете… Долетите! Хех! – фыркнула и покачала головой.

Элька ухватила мое плечо, потянула.

- Пойдем! Пойдем быстрее! На поле до шести выбраться бы…

Я перевесила пакет из одной руки в другую.

- Пошли.

За пять метров от дома колдуньи обнаружилась дорога с двумя глубокими колеями. В колеях бултыхалось черное месиво, местами расцвеченное глухой зеленью болотной ряски. Сосны потрясали своими лапами – серыми обглоданными хребтинами прямо над головой. Я осторожно балансировала на гребне вспучившейся между колеями земли, ногами сбивая с редкой травы хилых насекомых тварей.

- Ну чего ты плетешься? – нетерпеливо кричала Элька, забежав далеко вперед, - Опоздаем!

- Отстань, - тяжело дыша, отмахивалась я.

Я уже тогда отличалась добротными формами, благодаря которым твердо стояла на земле. Стояла! А не скакала подобно лягушке с кочки на кочку. Как же я ругала себя за не вовремя возникшее желание утвердить Эльку в реальном мире! Сдалась мне эта колдунья! Элька верила еще в кучу подобной чепухи. Можно было выбрать более подходящее время и место для развенчания мифов. Например, спровоцировать появление «домового», который, якобы, жил за кухонным шкафом ее вполне комфортабельной квартиры. Он бы себя не проявил – и дело в шляпе. Попили бы кофейку с коньячком и разошлись. Вместо этого я неслась через лес по неезженой дороге, рискуя оказаться лицом в черно-зеленой жиже.

Неожиданно выбежали на поляну. Оказывается, пока мы слонялись по лесу, солнце времени даром не теряло. Порыжело, скопив в себе весь душный жар июньского дня, насытило красками обступившие поляну сосны. Искрилось в глянцевой, словно отмытой, хвое. Блеклые тени отползли в чащу. Сочная зелень травы была запорошена седыми крапинами отцветших одуванчиков.

- Сколько времени? - морща лоб, закричала Элька.

- Без двух минут.

- Не успеем! Будем взлетать отсюда.

- Слава богу, - я опустила пакет на землю и попыталась отдышаться.

Элька встала напротив. Глазищи все так же распахнуты. В них ожидание, не замутненное и каплей сомнения.

- Сколько времени? – сглотнула Элька.

- Минута осталась... Тридцать секунд…

Элька растянула руки по швам и задрала подбородок. Вытянулась. Готова запуститься в небо, как взбесившаяся ракета. Волосы хороводят вокруг головы, путая в себе лучи рыжего солнца.

- Десять секунд, девять…

Элька набрала воздуха.

- Три, два, один… Пуск, - кисло сказала я и начала наклоняться за пакетом.

Вот тут меня и выгнуло. Лопатки, треща кожей и сухожилиями, стянулись друг к другу, игнорируя все законы анатомии. Я отчетливо слышала, как одна кость бряцнула о другую. Затылок дернулся назад, заставив упереть лицо в небо. В синее небо. Вздыбившиеся лопатки потянули и разломили грудину надвое. В трещину хлынул поток холодного воздуха, вихрясь и шипя внутри тела. Кожа так натянулась на спине, что не было никакой возможность закрыть глаза. Небо оказалось совсем близко. Пугающе близко. Слишком много воздуха! Очень трудно дышать! Я разинула рот. И тут воздух нашел выход. Кроша плоть, вырвался по бокам от лопаток, вытягивая за собой... Что-то смутно знакомое, но запретное, запрятанное у истоков души… Давно запрятанное мной. Очень давно. И не в этой жизни. А тысячи жизней назад… Крылья! Настоящие крылья!

Воздух ушел, оставив тряпичное тело покачиваться посреди лесной поляны. Ноги практически не ощущались. Застыли, отнялись, как после долгого сидения на коленях. Я отвела взгляд от неба. Посмотрела на Эльку. Господи, она когда-нибудь меняет выражение лица? Все такое же по-детски восторженное. В глазах бушует небесная синева. Радостно улыбается. Растопырила белоснежные крылища, дуреха. Слишком громоздкие и тяжелые для ее хрупкого тела.

- Ну и что ты наделала? – тихо спросила я.

- Я наделала? Я наделала? – захлебывалась она в щенячьем восторге. – Ты же хотела доказательств. Ты! Ты!

Элькины крылья едва заметно встрепенулись, она приподнялась над землей. Сантиметров на пять, не больше.

- Стоять! – заорала я.

- Стою, - Элька повела плечами, заставляя крылья успокоиться.

- Стоять, - уже спокойнее сказала я. – Вот так. Тут нужно разобраться.

- Да когда разбираться-то? У нас всего три часа!

Три часа со сведенными судорогой лопатками! Кошмар!

- Это тебе не велосипед осваивать. Тут приноровиться надо. А то занесет к солнцу, как долбаного Икара.

- Икар когда жил… Тогда солнце около самой земли топталось. А теперь трех часов, пожалуй, не хватит… - с сожалением произнесла Элька.

Дурища и есть! Я засомневалась, что мы с Элькой могли обзавестись одинаковыми крыльями.

- Слушай, а у меня тоже крылья белые? Не могу разглядеть.

- Конечно, белые. У людей бывают только белые крылья, - убежденно ответила та.

- Сомневаюсь. Слушай, а у меня на птичьи перья аллергия… Как ты думаешь, не начнется?

- Так это же не птичьи перья…

- А какие?

- Человечьи.

Час от часу не легче с этой дурной Элькой. Стоит, аки слетевший с небес ангел, глаза горят, волосы треплются… Лекции о человечьих крыльях читает.

- Ладно, теорию на потом оставим. Займемся освоением сего агрегата с практической, так сказать, точки зрения.

- Займемся! - захлопала в ладоши Элька, отчего ее крылья снова пришли в еле уловимое движение.

- Да стой ты! Сначала я испытаю. А ты не двигайся.

У меня не было никакого желания шевелить той грудой перьев, что налипла за спиной. Жутко было. Жутко двигать чем-то чужеродным. Жутко оторваться от земли. Жутко взмыть в небо… Я собрала всю волю в кулак и улеглась на землю. На живот. Так ног совсем не чувствовалось. Зато и неба не видно.

- Валька, нам бы взлететь, в недра зарыться всегда успеем, - захихикала Элька.

- Можешь ты помолчать?

Я взмахнула крыльями – тело отшвырнуло от земли. Отшвырнуло резко, в единый миг. В тщетной попытке сдержать уплывающую поверхность, распрямила прижатые к груди руки. Рывком вытянула их вниз. Но только прошкрябала по земле кончиками пальцев. В последний момент ухватила ладонями по пучку травы. Одуванчики прыснули в стороны седыми снежинками. Стиснула пальцы. Костяшки побелели. Трава, смятая в два спасительных каната, крепко держалась почвы. Осознала, что беспорядочно размахиваю крыльями. Ноги стало заносить наверх, отчего тело мое зависло в пространстве по диагонали. Ступни устремились в небо.

- Элька! – заорала я.

- Чего? – хихикнула где-то рядом Элька.

- Ноги держи!

- Твои?

- Нет, свои! Мои, конечно!

Трава, не выдерживая беспорядочных усилий моих крыльев, обреченно, с сухим треском, начала вырываться из земли. Этот треск колошматил в ушах колокольным звоном. Я ощутила пальцы на лодыжках.

- Опусти их к земле. Чтобы параллельно были! Параллельно! - орала я.

- Опускаю! - тоже заорала Элька.

Сердце бесновалось в омытой свежим воздухом грудине. Я несколько раз выдохнула. Сглотнула. Сиплым голосом произнесла:

- Отпускай.

Элька отпустила ноги. Я разжала руки. И полетела. Тяжело. То и дело, ухая вниз. Тут же выправляясь, с усилием взмахивая крыльями. Ненужные руки болтались. Пальцы касались травы, слегка клоня ее в направлении полета. Одуванчики разлетались. Седая кутерьма вьюжила перед глазами. Только не взлететь выше! Только не перестать задевать одуванчиковые шапки! Только не отрываться далеко! Звенело в ушах, колотило в груди… Я летела…

- Поворачивай! В дерево треснешься! – закричала откуда-то сверху Элька.

Я отвела левую руку назад, скособочила спину. Лопатки снова бряцнули друг о друга. Кажется, завернула…

- Элька, зараза, ты уже летаешь? Я же, кажется, сказала…

- Валька, - засмеялась та, - сверху ты похожа на бегемота с крыльями, издающего одуванчиковый пар!

- Бегемоты – тоже птицы, - прокряхтела я.

И поскольку, чуть оторвав взгляд от земли, завидела приближающиеся деревья, снова отвела руку, силясь завернуть. Завернула.

- Элька, зараза, ты уже летаешь, спрашиваю…

- Летаю…

Я выгнула шею, чтобы разглядеть Эльку. Точно, Элька летала. Беспорядочно мельтешила по поляне, словно мотылек, попавший в трехлитровую банку. Взмывала, вытянув тело в струнку, вдоль вертикалей сосен. На секунду зависала у верхушек и тут же пикировала по диагонали вниз, к другой стороне поляны. Росчерком пересекала ее около самой земли. И вверх… Вытянувшись в струнку…

Я хряснулась плечом обо что-то твердое. Угодила таки в дерево! Свалилась, подмяв под себя правое крыло. Больно. Элька увидела, спикировала вниз. Штопором воткнулась в землю. Подалась вперед. Выправилась. Удержалась на ногах.

- Валька…

- Долетались. Перелом, наверное… - огрызнулась я, усаживаясь и потирая плечо.

- Пошевели.

Я повела плечом.

- Ушиб просто.

- Тебе-то откуда знать, Икариха босоногая? - злилась я.

Элька глянула вниз.

- Ой, и правда! Шлепки посеяла…

- Во-во… Икар-то, небось, свою экспедицию в ботинках совершал…

- Ну не злииись, - выстроив брови домиком, просительно протянула она.

Уселась на колени рядом со мной. Улыбнулась. Всегда-то она улыбается, - с раздражением подумала я. И тоже улыбнулась.

- Смотри, я тоже пострадала, - она вытянула руку, изборожденную свежими царапинами. Некоторые царапины кровились. – Не рассчитала, - Элька довольно рассмеялась. – Все ветки у одной сосны пересчитала. А сколько времени?

- Семь... Час уже налетали.

- Слушай… Здесь летать небезопасно…

- Летать вообще небезопасно…

Помолчав немного, я посмотрела на Эльку.

- В связи с выдвинутым тобой тезисом о небезопасности полетов при помощи самопроизвольно отросших, так сказать, крыльев, предлагаю все полеты отменить до двадцати одного ноль-ноль. Элька, давай подождем девяти! Отвалятся на хрен эти крылья, и мы домой пойдем, - настала моя очередь просительно растягивать слова.

На что я рассчитывала? Конечно, мое воззвание прозвучало для Эльки крамолой. Она возмущенно задышала, потом серьезно посмотрела на меня.

- Признайся, что ты боишься.

- Боюсь. Мне страшно. Мне было страшно лететь, отклячив задницу и молотя крыльями воздух. Я хотела перестать махать крыльями. А не перестала только оттого, что было страшно шмякнуться о землю. И пусть от земли было пол метра… Все равно страшно! Страшно, что шмякнусь, не споткнувшись о камень. Шмякнусь потому, что перестала махать крыльями, которых у меня быть не должно.

- А не страшно прожить всю жизнь просто человеком с двумя руками и двумя ногами? Ноги – чтобы ходить? Руки – чтобы еду брать? Голова – чтобы проводки бухгалтерские делать? Не страшно от такой бессмыслицы?

- У нас разные представления о бессмыслице, Элька. По мне, бессмыслица – размахивать крыльями, которые через два часа отвалятся.

- А по мне бессмыслица – тратить время на болтовню, когда у нас за спиной крылья.

Я вздохнула.

- «Две руки, две ноги…» Ты очень банальна… Ладно… Что ты там хотела сказать про «небезопасно»?

- Пространства здесь мало. Вот мы уже по разу врезались. Так и шею свернуть недолго.

- О чем я, собственно, и…

- Надо на поле лететь.

- Нет!

- Валюша, я видела. Нам всего метров двести над лесом перемахнуть.

- Нет! - я силилась представить, что может означать «двести метров» в Элькином понимании. Может, на самом деле, двести метров. А может, и километр…

Пока мы летали, да врезались, солнце ушло и с поляны. Сосны перестали изображать нарядные деревца, посверкивающие глянцевой хвоей. Распустили синие тени и выставили наружу серые ветки – обглоданные хребтины. Одуванчики, уцелевшие от моих беспорядочно болтающихся рук, напоминали неопрятную, подгнившую вату, кусками разбросанную по траве. Не выцвело только небо. Но оно больше не пугало. Слишком уж удобно устроилась я под сосенкой – небо сюда не нагрянет.

- Валька, ты не обижайся, но я полечу. Пока мои крылья не отвалились, я хочу летать. Пусть это и банально.

- Элечка…

Она решительно поднялась на ноги. Крылья мгновенно выправились из-за спины, раскрылись. Растопырились по бокам. Белые. Белые той белизной, с которой берут начало все цвета мира. Белые, как наново загрунтованный холст. Таким белым не бывает ни снег, ни бумага. Только наново загрунтованный холст и Элькины крылья, - подумала я.

- Элька, а мои крылья похожи на загрунтованный холст?

- Твои крылья похожи на растрепанное облако.

- Так я и думала.

Облака тоже белые, но не настолько белые, чтобы рождать новые цвета.

- Валюш, а давай полетим, взявшись за руки! Так и вполовину не страшно…

- Сомневаюсь. А до поля точно двести метров?

- Даже меньше! – улыбнулась Элька, понимая, что я уже согласна.

- Подожди, пакет захвачу.

Я, кряхтя, поднялась. Проковыляла на непослушных ногах к тому месту, где оставила пакет с бутылками из-под пива и конспектами. Крылья мешали двигаться. Они цеплялись за воздух, они трепались на невидимом ветру. Они неудобно топорщились и сводили спину. Подняла пакет. Подлетела Элька, взяла за руку.

- Готова?

- Не-а.

- Тогда полетели.

И рванула вверх. Вытянула мою руку. Я оттолкнулась от земли. Замахала крыльями. Ненужно это все и страшно, - бормотала удаляющейся поверхности. Цепляла глазами траву, неопрятные крапины одуванчиков. Сердце не бесновалось больше. Оно тихонечко ныло, затаившись под ребрами. Каруселили ветви, хвоя, трава, одуванчики, стволы, зеленое, седое, серое, снова зеленое. Ощущала только Элькину руку и мышцы по сторонам от лопаток, отвечающие за работу крыльев. Слышала только свист, только рассекаемый крыльями воздух. Взиик, взиик… Как от хлыста. Взиик, взиик.

Не сразу осознала, что летим уже над верхушками сосен. Смотрела только вниз. Приподняла лицо, глаза застлала небесная синева. Вниз, вниз смотреть… Пакетом задела сосновую верхушку. Она мягко отклонилась и выправилась. Не знала, что верхушки у взрослых сосен мягкие, разлапистые, как у народившихся в прошлом году малышей, в беспорядке разбросанных по лесной подстилке… Как у малышей… Как на лесной подстилке… - вертела на языке. А все туда же… К небу… Рвутся… К чертям собачьим это небо… Всегда живое растет одинаково: каждый год наживает себе мягкие ветки. И каждый следующий год эти ветки грубеют, покрываясь серой корой. И снова - мягким наверх, мягким к небу… Когда же земля? Сердце и ныть перестало. Растеклось по ребрам от страха.

Взиик, взиик… Крылья… Два куска оперившейся плоти… Несут! Несут помимо моей воли тело. А сама я съежилась от страха и болтаюсь, болтаюсь беспомощно вместе с сердцем под ребрами.

Беспорядочная мешанина сосновых верхушек оборвалась. Изумрудное сукно… Поле, что ли? Засеянное поле... Озимые… Или как их там? Земля. Желтая дорога. Вниз, Элечка, вниз, пожалуйста… Я орала? Бормотала? Проговаривала про себя? Вниз, Элечка, вниз… Я молила.

Не удержалась на ногах, упала на колени. Элька опустилась рядом. Дышит тяжело, ноздри раздуваются, крылья дрожат. Улыбается, идиотка.

- Ты заметила, как похорошел мир?

- Ага, - выдохнула я.

Меня вырвало. На четвереньках, подтягивая за собой пакет, выбралась на дорогу. Поднялась. Пошла на негнущихся ногах. Крылья тяготили спину.

- Валька, ты куда? - подлетела Элька.

- В… На… - я захлебнулась в словах. – Иди ты!

- Стой. Сядь, а? – просительно заглядывала в глаза Элька. – Подожди, я полетаю немножечко. И пойдем домой.

Я плюхнулась на задницу. Уперла руки в землю позади себя. Сердце чуть-чуть отошло и принялось тихонечко постукивать о ребра.

Тренькало оборванной струной утраченное понимание мира. Все оказалось не так. Все, что я знала о мире – не то... Я знала, что лес – это неразбериха из жестких веток, влажный, серый полог. Не то! Лес – это хрупкие верхушки – наивные хвойные малыши, с восторгом и обожанием разглядывающие небо, окружившее их со всех сторон. А небо? Ненужное мне небо? Раньше я знала, что оно – воздух, тот же земной воздух, только подкрашенный из глубин космоса синим. Я знала, что небо само по себе... Просто воздух… Не так! Оно снизошло, приняло, оглушило… Заполонило своей холодной синевой мои глаза. Повисло на мне ошметками… Отмыть бы его когда-нибудь… Крепко въелось. Я зажмурилась и заплакала. Шарила руками по земле и боялась оторвать их от поверхности, поднести к лицу, утереть слезы.

В голове послышалось: «Это ты, ты хотела доказательств!» Подумала: Элька – дура, счастливая дура. Эгоистичная в своей дурости счастливая тетеха. Ей легко. Мир у нее не имеет границ. И ей не обо что расшибиться с размаху. Блаженная – называют таких. Впрочем, я никогда не видела различий между словом «блаженный» и словом «дурак».

Я сидела в пыли желтой дороги посреди молоденького поля. И мысленно восстанавливала границы, назад переворачивала все, перевернутое до этого с ног на голову. Я пыталась забыть, как выглядит лес сверху. Я пыталась забыть, что небо на ощупь плотное, что рвется ошметками, когда ты летишь по нему.

Понемногу выплакала из себя страх и ощущение беспомощности. Сердце быстрее меня забыло пережитый ужас и ровно отбивало в груди свой ритм. Я огляделась. Позади лес. Перед глазами ровное полотно поля. Темнело. Солнце расплющилось о горизонт, растеклось красным заревом. Собрало вокруг себя пепельные облака, подкрасило их снизу бордовым. Посмотрела вверх. Белая точка – Элька – мечется в пределах видимости. Вытанцовывает, закручивает замысловатые пассажи на обломках реальности. Пусть… Сколько ей еще? Я посмотрела на часы. Восемь часов, пятьдесят четыре минуты… Что же ты… Ровный ритм в груди оборвался. Я вскочила.

- Спускайся, Элька! Времени в обрез!

Замахала руками, побежала вперед, остановилась, побежала назад. Споткнулась, растянулась, встала.

- Элька! Элька! Конец крыльям! Спускайся! Расшибешься!

Элька не слышала, не видела меня. Носилась, прошивая белой искрой воздушные слои. Как же я разозлилась! Чертова дура! Дура! Дура! Ненавижу!

И я понеслась в небо. В небо, которое час назад разделалось со мной, оглушив своей плотной синевой. Смотрела на белую точку. Танцует… Красиво танцует, дура… Неожиданно осознала, что все труднее и труднее загребать крыльями воздух. Они слабели. То ли истончались и втягивались обратно в тело. То ли рассыпались в призрачный пух. Взии… Вввзи… Вввз… Точка – Элька – приближалась. Каждый взмах причинял боль. Мышцы по сторонам от лопаток знали, как надо работать крыльями. Только крыльев совсем не оставалось. А мышцы работали. Работали почти вхолостую. Я летела рывками, словно с усилием вспрыгивая на следующую ступень. Элька… Близко… Еще чуть-чуть… Вижу ее… Элька крутилась вокруг собственной оси. Раскинула руки ладошками наверх. Глаза закрыты. На лице выражение блаженного счастья… Блаженная… Я сделала последний взмах и вцепилась обеими руками в Элькину лодыжку. Разыгравшийся ветер студил ранки по бокам от лопаток.

Элька посмотрела на меня, взглядом спросила: в чем дело?

- Времени – девять часов. Крыльям – конец, - хрипло выдохнула я.

Вывернула левую руку, которой вцепилась в Элькину лодыжку. На часах одна минута десятого.

- Ой, - сообразила Элька, - держись!

И стала плавно падать, кружась по спирали, как крылатое одуванчиковое семя. Около земли завернула плавный вираж. Я разжала руки, ногами коснулась земли, по инерции пробежала несколько метров. Затормозила. Приземлилась Элька. Ее крылья не уменьшились и на сантиметр. Она посмотрела за спину и уселась на дорогу. Еще раз заглянула за спину. В задумчивости подтянула колени и подперла кулаками подбородок. Констатировала:

- Не отвалились.

- Не отвалились, - подтвердила я.

- Подождем, пока отвалятся?

- Подождем.

- И пойдем домой?

- И пойдем домой, - кивнула я.

И мы ждали. И только в четвертом часу ночи, когда над кромкой леса робко принялся розоветь восход, осознали, что Элькины крылья никогда не отвалятся.

 

Я откладываю карандаш и вижу на разлинованной плоскости тетради две фигуры. Сидят. Сидят в поле посреди прозрачной июньской ночи. Одна фигура – крылатая. Одна – нет.

Исписанный черным по белому листок растворяет на своей поверхности и фигуры, и чуть успевший зарозоветь рассвет. Я усмехаюсь. Все одно – на бумаге история вышла бесцветной.

Гашу настольную лампу. Смотрю в окошко: светает. Строгие вертикали деревьев, рыхлая снежная горизонталь. Серое небо… Черно-белая зимняя графика… К чертям собачьим это небо, - опять усмехаюсь и ложусь в кровать. На живот, как обычно. Руками цепляюсь за изголовье. Так удобнее, потому что иногда, в полудреме, кажется, что меня отрывает от кровати и несет к потолку. Но я, пытаясь очнуться, чувствую, как металлические прутки холодят мои пальцы. Забыть бы совсем тот разноцветный июнь, но шрамы по бокам от лопаток так ломит зимними ночами…