Если бы меня спросили: - А кто Ваш самый любимый поэт? – я бы и не ответил сразу. Да и нет сегодня такого. В школьные годы - это и Маяковский, и Есенин, и многие стихи Пушкина, Лермонтова, отдельные стихи десятков других поэтов. Чуть позже кумирами молодёжи, и моими тоже, стали «шестидесятники» - Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Вознесенский. Нравились некоторые стихи модной тогда Беллы Ахмадулиной, песни Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого.

Потом, в те же годы студенческой юности, благодаря А. А. Мамаеву, ныне директору астраханского дома-музея В. Хлебникова, познакомился с поэтами, которых в те времена или не издавали, или издавали мизерными тиражами: с А. Рембо, Ш. Бодлером, М. Цветаевой, О. Мандельштамом, Б. Пастернаком и другими.

Завёл тогда сначала одну, а потом и вторую общие тетради, назвав их впоследствии «Поэзия мира», в которые и записывал самые-самые понравившиеся стихи. И что же? Пропали обе. Сначала одна, а потом и другая. Давал их почитать на время моим студентам-однокурсникам. Сначала Тимур не вернул первую, а потом и Ольга - вторую. И у обоих находились весьма убедительные объяснения. А я уже через много лет задумался: не снесли ли они их куда следует? В якобы компетентные по тому времени органы? По просьбе этих самых компетентных? Ведь знали те органы, что сам пишу стихи и чужие переписываю. И, может, решили поинтересоваться - а нет ли там чего антисоветского?

Ни капли ничего не было! Если не считать антисоветчиной сам факт наличия в нашей истории тех же О.Мандельштама, Н. Гумилёва, Б.Пастернака, П. Васильева и т. д.

Теперь нет у меня кумиров. Некоторые бывшие кумиры померкли и поблекли. Или вообще перестали светить в душе. Зато другие, ранее незаметные и неброские, год от году всё ярче разгораются. Один из них – Николай Рубцов. У него есть с десяток-другой тех стихотворений, которые достойны войти в самые лучшие хрестоматии самой лучшей мировой поэзии.

Вот лишь один отрывок из его гениальной вещи:

 

= = = = = =

 

…Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно

Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!

Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,

И лодка моя на речной догнивает мели.

 

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, -

Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,

Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..

 

О, сельские виды! О, дивное счастье родиться

В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!

Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,

Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

 

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,

Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,

Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…

Отчизна и воля – останься, моё божество!

 

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!

Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы

Старинной короной своих восходящих лучей!..

 

Жаль, что мало прожил на этом свете поэт. И мало успел написать. Впрочем, что говорить об этом! Разве не жаль до слёз, что жизнь Михаила Лермонтова оборвалась в 27?!

Часто возвращался Николай к своим прежним стихам, чтобы в чём-то их доработать, где-то что-то изменить. Это понятно, многие так поступают. Но не могу понять, как он мог при доработке выбросить из своего знаменитого стихотворения замечательные строки:

Школа моя деревянная!

Время придёт уезжать –

Речка за мною туманная

Будет бежать и бежать…

 

Всё равно эти строки остались в поэзии.

Писатель, поэт, защищая униженных и оскорблённых, всегда должен быть в оппозиции к власти.

Признаться, неприятно поразили меня в своё время иные представители творческой интеллигенции, которые во времена бушевавших горбачёвских и ельцинских «реформ» рабски пошли в услужение этой малосимпатичной публике, сочиняя и публикуя письма, похожие на доносы, требуя «раздавить гадину!», оправдывая все дела и неприглядные делишки тогдашней власти. Об одном барде-поэте, ранее близком мне духовно, написал я такие стихи:

* * *

Когда поэт срывается на крик

И призывает: « Раздавите гадину!» -

Он – не поэт. И в этот горький миг

Тем криком часть души моей украдена.

 

Та часть души, где песни и стихи

Поэтовы, как звёзды мироздания

Сияли, и погасли вдруг, тихи.

Так гаснет свет, что отключили в зданиях.

 

Но хочу ещё кое-что здесь добавить. Всё-таки политика – политикой, гражданскую позицию писатель или поэт волен занимать по своему усмотрению (теряя или приобретая при этом; в основном – теряя, если он не в оппозиции или, по крайней мере, в отдалении), а его творения остаются. Хотя и меркнут порой. Но в моей большой общей тетради, начатой в очередной раз в 1971 году, многие поэты – рядышком:

 

Передрался Передреев

С Вознесенским

вдрызг

при жизни.

Как поэта и как личность

Бичевал, уничтожал.

Неприязнь и отторженье!

Но в тетради моей общей

Рядом оба со стихами –

Анатолий и Андрей.

 

Жизнь без поэзии бледна и уныла, как без пения птиц, весенней капели и осеннего багрянца, благоухания цветов, без любви и красоты.

Стихи, разумеется, не нужны всегда – как хлеб, воздух, вода. Это пища, только особого рода – не для желудка, а для души. Ведь в настоящей поэзии аккумулированы добро, красота, правда.

Не следует только думать, что богатства поэзии откроются любому и каждому. Мол, стоит лишь произнести волшебное слово: «Сезам!» - и дело с концом. Нет, поэзия - это мир, подчас очень сложный, трудный для восприятия