Я давно уже живу в Москве, но родную деревню, корни свои, не забываю, езжу туда часто, с людьми встречаюсь и записываю, записываю… Вот некоторые монологи одного из колоритнейших местных жителей - деда Ерофеича.

ЗДОРОВЬЕ ДОРОЖЕ

Мишка, ты? Приехал? Что-то ты к нам зачастил. А я тебя, Миша, понимаю. Ты там, в Москвах-то, дымом надышишься – и сюда, свежего воздуху глотнуть. Здоровье дороже! А у нас тут, Миша, воздух везде свежий. Если, конечно, сам не испортишь. У нас тут, что ни возьми, всё свежее! И воздух, и вода, и навоз… Чуешь, как пахнет? Натуральное! А всё, что натуральное, для здоровья пользительное. Я, Миша, давно хочу тебя спросить. Вот по телевизеру рекламу показывают, порошки стиральные, “Блендамеды”, “Олвейс” без сахара … Чего говоришь? “Олвейс” – это прокладки? Это что же получается? Прокладки без сахара? А-а, “Орбит” без сахара! Понятно … А “Олвейс” что, с сахаром, значит? Тьфу ты, Мишка, совсем меня запутал! Погоди, я вот чего спросить хочу. Вы там, в Москвах-то своих, это всё покупаете или, как мы же, только по телевизеру смотрите? Покупаете, значит. А мужик с “Тайдом” к тебе уже приходил? То-то, я гляжу, ты не в белом! Ты, Миша, не обижайся, но и зубы у тебя – не как в телевизере. У меня белее будут! А знашь, чем я зубы чишшу? Зубным порошком! По семь копеек! Моя ишшо при советской власти купила две коробочки. Большие такие. В кажной по 150 штук зубного порошка! Тогда дефицит был. Зато теперь мы этим порошком и окны чистим, и зубы! Вишь, какие белые? Ну и что ж, что вставные! А какая, Миша, разница? Зубы – они и есть зубы!

Ты мне вот что скажи, только честно: сок, который “Добрый”, он что, и впрямь людей добрыми делает? Хочу я свою старуху этим соком напоить, может, подобреет. Совсем жизни нет, извести меня хочет! А всё эта виновата, Тонька, бухгалтерша! Её в город учиться отправили на повышение этой …фикации. Ну дык и учись, раз послали! Так нет! Она в какой-то “Гри-бо-лайф” записалась! Приехала – и давай воду мутить. Она теперь, вишь ли, не просто бухгалтерша, а дрис-ти-бутор! `О как! Из-за её все наши бабы с ума посходили. Все худеть собралися! Даже Галька, уборщица конторская, хотя её издалЯ от швабры не отличишь, они с ей, со шваброй, как двойняшки, ей Богу! Я ей говорю: “Ну, а ты-то, Галька, куды? Ты ж и так длинная да тошшая!” А она губы поджала. “Это ты, - говорит, - длинный да тошший, а я высокая и стройная!” Представляшь! Чего? Как это нету уже “Гриболайфа”? Это у вас там нету. У вас ведь везде асфальт сплошной, где же грибам-то этим расти? А у нас тут имЯ просторно. Вот он, “Гриболайф”-то, и расплодился! Бабы наши теперь деньги копят, чтобы эти банки с грибами ихними купить и похудеть. Я так понимаю, они эти грибы съедят и тоже станут дрис-ти-буторами. И похудеют, ясное дело. Обидно, Миша. Такие деньги ни за что отдавать! Можно ведь совсем даром сырых грибов поесть, наших, местных, и тоже дрис-ти-бутором стать! Вот ведь слово какое выдумали, не выговоришь. Раньше просто засранцами бы назвали, прости Господи, а теперь – дристибутор! Тьфу! И моя туды же! Наслушалася Тонькиных россказнев. Мы, говорит, не бабы, мы, говорит, дамы, а дамы должны выглядеть. Дамы! Ты представляшь, Миша, дамы! Снизу галоши, сверьху фуфайка, а на башке платок цвета овсяной каши! Мне бы, говорит, только килограммчиков 40-50 сбросить, и хватит. Слыхал! Это ж полцентера! Шшитай, две фляги жиру! Куды ж их сбросишь! А нам, говорит, Тоня объяснила, что в жизни ничего невозможного нету, надо только правильное питание наладить! И начала, Миша, налаживать это самое питание-то! Ладно бы сама дурью маялась. Она ведь и надо мной стала измываться! Ты, говорит, должОн вести здоровый образ жизни. Мясо есть нельзя, макароны нельзя. А пельмени – это вобше смертельно, в их и мясо, и макароны вместе! Представляшь, какУ белиберду понесла! Да ежели б пельмени были смертельны, у нас уж давно бы вся Рассея вымерла! И ишшо, говорит, сахар нельзя, это, говорит, сладкая смерть. А ты, говорю, – старая смерть! Чем же я питаться буду? А, говорит, капустой, в ей эти, как их…Ксиданты! Вот! И стала меня капустой кормить. Причём, сырой! Потому как ксиданты эти только в сырой капусте водятся. Я ведь не козёл, сырую капусту трескать! Хоть она меня другой раз и называет старым козлом. Я её тоже, бывает, курицей обзываю. Но я же не заставляю её зерно клевать! Три дня я, Миша, на капусте мучился. Три дня свежего воздуху не видал! Мы же вместе со старухой в две дудЫ газовали! На четвёртый не выдержал. Жить-то хочется! Дождался я, пока моя к Тоньке этой на школу ушла. Да, Миш, так и говорит: я, говорит, на школу пошла! Дождался, да и открыл калитку в огород. Куры, они хоть и дуры, а умные. Сразу скумекали, где ксиданты сидят! Всю капусту распотрошили, ни одного кочана не осталОся. Моя пришла – и в крик. А чего кричать-то. Теперь все ксиданты в курях оказались. Так что, Миша, я теперь через курЕй ксиданты принимаю. Ну, и через яйцы, конечно. А моя-то до сих пор диету блюдёт. Кажный божий день взвешиватся. Дочка в прошлом годе нам весы из города привезла, напольные. Вот моя на ентих весах кажное утро и топчется. И в тетрадку записыват. Чего говоришь? Похудела – нет? А кто ж его знат! Весы-то зашкаливают! Они ведь только до 120 килО приспособлены.

Дык ведь, Миша, они на ентом не остановились! Тонька их научила замазки всякие на лицо делать. От морщинов. Из огурцов, из мёду, из трав разных. И моя туды же! Морду лица намажет и лежит, ждёт, когда морщины сойдут! Ты что, говорю, старая дура, вспомни, сколь тебе лет-то! А она мне: “75 – баба ягодка опять!” КакА такА ягодка? Волчья, что ли? Да и какие у тебя морщины, у тебя уже это… рельеф местности! Овраги и буераки! Обиделася. Я, говорит, буду это делать в свободное время! А у ей свободное время только утром, когда она уже встала, а корову ишшо не подоила. И вечером, когда корова уже подоена, а спать ишшо не легли. Вот она утром и намазалась чем-то зелёным. Маска, едрит твою налево! И пошла корову доить. А корова-то, как её увидала, сразу в обморок упала. Ну, в смысле, не совсем упала, а так, прислонилася к стенке-то. И глаза закатила. Сразу видать, что в обмороке. Ладно хоть куры наверьх не глядят. А то бы ишшо их пришлось откачивать!

Вот, Миша, я и думаю, как бы мне этот здоровый образ жизни прекратить? Здоровье дороже! Может, и впрямь “Добрым” соком её напоить, чтобы она из дамы опять в бабку мою превратилась? Ежели поможет, пельмешков в воскресенье налепим или пирожков каких… Да под самогоночку! Кумовьев позовём… А, Миша, как думаешь?

 

ЗА ИРАК !

А-а, Мишка, ты! ЗдорОво, здорОво, приехал, значит. А мы тут тебя вспоминали. Да вот вчера, буквально, и вспоминали. Чёрта вспомнишь, он и явится. Да нет, это я так… Добрым словом вспоминали, добрым. Ты ведь, Миша, у нас не жадный, хоть и москвич теперь, завсегда мужиков уважишь, бутылку – другую нам поставишь. А мы вчера-то собралися с мужиками на лавке под липами, ну, значит, новости обсудить, то да сё, политику эту, будь она не ладна… Ты же слыхал, Миша, что американцы-то творят? В Ираке хозяйничают, как у себя дома! Хотели было выпить за то, чтоб американцы из Ирака ушли, а нету! Кончилася! Ту, что Михеич принёс, мы всю за голодающих Африки выпили. А за Ирак не осталОся. Тут мы, Миша, про тебя и вспомнили: мол, был бы сейчас здесь Мишка, он бы обязательно бутылочку купил, он не жадный, нет. А за Ирак выпить – святое дело! Жаль, Миша, не было тебя вчера с нами. Ну, ничего, ты не расстраивайся. Ишшо и сегодня не поздно. Они ведь всё ишшо из Ирака-то не ушли, американцы-то. И вечер как раз уже, вечером-то какая работа? Самое время политикой заняться! А-а, вот и молодец! Я же говорил, что ты не жадный! А мы щас Петровича пошлём, пущай сбегает, он молодой, ему ишшо и семидесяти нету. Петрович! Айда, сбегай в магазин, Миша вон за Ирак выпить предлагает. Да смотри, бабкам нашим на глаза не попадись, а то они нам такой Ирак устроят, почище американцев!

А ты, Миша, расскажи пока, как там у вас дела, в Москвах-то. Телевизер смотрим – что делается! Ужас! То алигатора убьют… Ага, я и говорю а-ли-гарха! То маньяк объявится… Кстати, Миша, у нас тут тоже маньяк есть, свой, местный. Не слыхал? Ну-у, ты что! Настоящий маньяк, этот, как его, се-ксу-альный! Ты Кольку рыжего помнишь? Ну, который в прошлом годе на рыбалку пошёл, а там бабы купаются! Он хотел подглядеть за имЯ из кустов, да оступился, да с кручи им прямо под ноги и свалился! Да ишшо ведро его по башке стукнуло, оглушило малость. Он хоть и здоровый бугай, а баб-то четыре штуки! И кажная – килОметр в обхвате! Да ишшо оглушённый он, ведром-то! Ну, они его в оборот и взяли. Так крапивой нажварили! У него что рожа, что задница – одинаковы были, красные, в пупырышках. Он, бедолага, два дня в огороде в бочке с водой сидел, примочки делал. На всю телу сразу. Молодой, глупый ишшо. Надо было не через кусты лезть, а слева там два валуна, оттуда хорошо видать. Ну вот, Миша, этот самый Колька нынче в маньяки и попал. Он в клубе был, на танцах. Весёлый уже. Время-то часов десять было, к этому часу уже все весёлые, грустных нету. В тот день Кузьминична на входе дежурила, божий одуванчик. Приспичило ей в уборную, в туалет, по-вашему. А ты ж знашь, в клубе туалет один, общий. И “Мэ” и “Жэ” в одном стакане. И крючок тугой! Она и не стала на крючок закрываться, рукой за ручку дверную уцепилася. Думает, так надёжней! А в это время и Кольке приспичило. Он со всёй своей бугаинской силы дверь-то и дёрнул! И Кузьминичну-то вместе с дверью и выдернул! Он же не знал, что она с той стороны за ручку держится. А у ей фигура-то снизу голая! Народ загоготал, кто тут рядом был. Колька растерялся. А Кузьминична как заголосит, да бежать. Юбку одернула, а штаны-то внизу, на шшиколотках, куды так-то убежишь. Упала, ясное дело. Колька кинулся к ей, поднять хотел, хоть как-то вину свою загладить, а она пуще прежнего орать, да отбиваться от ево. Так их участковый и застал. Протокол составил. Тут Кольке ишшо тех баб припомнили, что купалися. А два разА одно и то же – это, считай, уже маньяк. Чуть не загремел парень. Ладно, Кузьминична сжалилася, забрала заявление. Он ей за это теперь огород будет копать. Кажный год. Его, когда маньяком называшь, он психует. Не знашь, Миша, это все маньяки так или только наш такой обидчивый?

Вообще-то у нас тут таких безобразиев нету, как у вас, в Москвах-то. Голубых там всяких развелося. Я бы им, Миша, кажный день касторки давал заместо завтрака! А чтоб помнили, зачем мужику ж… ну, в смысле, задница нужна! Не-ет, Миша, у нас если кто и спутает аринтацию, то только случайно! Как – как! Говорю же, случайно! Соседа мово Тимоху знашь? Ну дык, пошёл он бабке Марфе дрова рубить. Ну, пока нарубил, пока сложил, пока обмыл… А как же! Это же святое дело: чтоб поленница не развалилась, чтоб дрова шибче горели! Бабка Марфа не поскупилася, хорошо его угостила. А тем временем к его Катьке, жене, стало быть, сестра из города приехала на выходные, да не одна, с мужем. Катька им на ихней с Тимохой кровати постелила, гости как-никак. Муж-то сёстрин спать лёг, а эти две шалабОлки в дальней комнате заперлися, посплетничать, значит. Тимоха-то воротился, темно, он тихохонько разделся – да и в койку. А настроение-то под градусом! Вот и решил он Катьку шшипануть пониже спины. Ну и шшипанул! Зятя-то! А тот спросонья не разобрался, да и поддал коленом-то. И попал прямо по аринтации! Тимоха, конечное дело, взвыл. Что тут началОся! Мы с моей на шум прибежали, у меня дрын в руках. Думали, залез кто или драка какая. И видим, Миша, такую картину: посередь комнаты Тимоха стоит, пополам согнувшись, как перочинный ножик, красный, глаза выпученные, за аринтацию держится и воет. Рядом сёстрин муж затылок чешет и матерится. А вокруг их эти две прыгают, крыльями хлопают, одна голосит, другА причитает. Дело ведь серьёзное. Этак и детишков может не быть. У их, правда, есть уже несколько. Семеро. Катька с восьмым на сносях. Во, Миша, как бывает. А ты говоришь! Случайно аринтацию спутал, и чуть такА трагедь не случилась!

Чего? Пошёл уже? Торопишься? А выпить-то! За Ирак! В другой раз? А-а, ну ладно. Ты не переживай, мы тут заместо тебя кого-нибудь позовём. Только ты не забудь, Миша! Чего – чего! Сам же сказал, в другой раз с нами выпьешь. Вот и говорю, не забудь бутылку-то купить!

 

СТРАСТИ ПО САЛОМЕЕ

Чаю? Ну, налей, не откажуся. А я тут тебе от мужиков гостинчик привёз – нашего чаю, “самовар” называется. Да нет, не из самовара, а сами варили, значит. Градусов сорок, а то и поболе будет. Вот спасибо тебе, Миша, что приютил меня, старика, а то ведь я в Москве-то вашей никого не знаю. Я, мил человек, дальше райцентра нигде не бывал. Если бы не дело особливой важности, я бы и щас дома сидел, портянки нюхал. А жена твоя где, Миша? В теянтер пошла? А в нашей деревне в это время все бабы дома сидят. В семь часов – все по местам, у телевизеров! Коровы – и те уже привыкли. Знают: пока кино не кончится, дойки не будет. Подожмут вымя-то и стоят, ждут. Моёй бабке уж за 70, а туды же! Тоже по Луис-Альберту страдает! Как-то Катька, соседка, к нам зашла. Так, думаете, об чём они с моёй старухой говорили? Про ентих, которые в сериялах! Катька: “Ой, Семёновна, так за Долорес переживаю! Неужто Хуан Карлос её бросит?” А моя: “Не говори, Катька. И Люсия вот-вот родить должна. Сёдня пятница. Если сёдня не рОдит, то ей, бедненькой, аж до понедельника терпеть придётся!” Х-х, нашли бедненькую! Да у ей одна конюшня, как наш клуб, только отремонтированный! И в ей одна пОня живёт! Это такИ хоромы – и для одной-единственной пони! Ей бы нашу избу показать! Она бы ни в жись не догадалась, для какой такой животины енто приспособление! Это ишшо чё! Я тут как-то на огороде был. Вдруг слышу, моя голосит. Я – в дом, думал, случилося чего, ну, там, кипятком ошпарилась или мою любимую чашку разбила. А оказалося, Антонио помер! Он, правда, потом ожил. В другой серии. Пока его мёртвым шшитали, в нашей деревне больше десятка бычков его именем назвали. В память об нём! А коровы у нас сплошь Лукресии, Габриэлы и Эсмералды. Вечером, когда стадо гонят, можно подумать, что в Мексику попал! Только и слышно: “Мама Чоли! Мама Чоли! Иди сюда, скотина такая! Хулио! Куды прёшь, гад! Наташка, как Донну Риту подоишь, приходи на лавочку!” И ведь что итересно: столько промеж коров однофамильцев получилось, ну, то есть тёзков, а они не путаются, знают, кого из них зовут! А намедни слышу – опять моя бабка голосит. Ну, я уж учёный, бежать не стал. Но в дом всё же пошёл, мало ли что… Гляжу, моя стоит перед зеркалом, руки кверьху задрала и вопит истошным голосом: “Ой, любимый мой, да на кого ж ты меня покинул, да как же мне теперича без тебя..!” Я уж думал, опять Антонио помер. А она моё имя называт! Вот ведь что удумала! Меня хоронить! Я говорю: “Ты что, старая, сдурела? Я ведь живой ишшо!” А она: “Ну, и что? Щас живой – завтра помер! Не мешай, я репетирую! Я ведь ишшо ни разу мужа не хоронила. Хочу достойно встренуть смерть. Твою! Как Анна-Мария, за тобой в могилу!” Я ей: “А почём ты знашь, что я раньше помру?” А она: “Так ты же меня старше, значит, и помереть раньше должОн! Ты вон, смотри, лысый весь, и зубов у тебя ни одного нету. А я ишшо не совсем лысая, и зубов у меня против твоего в два разА больше!” Вот глупая баба! Смерть, она ведь не по зубам определят, кого уже пора забирать, а кого – нет. “ А если, - говорю, - ты первая помрёшь?’’ “Ну, тогда, - говорит, - ты за мной в могилу шагнёшь, да не забудь сперва руки к небу поднять и сказать, как ты меня любил. Смотри, чтоб мне не пришлося тебе напоминать!” Это ж надо такУ ересь сказануть! “Ты ж, - говорю, - в гробу будешь лежать, как же ты мне напомнишь!” “Ишшо не знаю как, - отвечает. – Чего-нибудь придумаю… Может, ушшипну, а может, подмигну.” “Ты что, - говорю, - совсем с ума сдурела! Где это видано, чтобы покойники подмигивали да ишшо шшипалися! Ты что, хочешь, чтобы вся родня в одночасье ноги протянула? С перепугу! С тобой за компанию!” Придётся, Миша, мне первому помирать, а то ведь она точно эту комедь устроит, всю деревню перепугает! Так я ей и пообещал. Ну, думал, она успокоится на этом. Ан нет! “Надо, - говорит, - завещание написать, чтобы наши дети не передрались, когда будут делить наше имушшество.” КакИ такИ дети? У нас же только одна дочка! Она что же, сама с собой будет драться? А она мне: “Это она щас одна, а вот погоди, помрём мы с тобой, и объявятся разные… невбрачные, и обчистят нашу дочку! Вон дон Карлос вчерась помер, а сёдня уже невбрачные объявились, из Анкапульки приехали. Хотят донкарлосовых детей обобрать!” Какой дон Карлос! КакА ещё Пулька! КакИ невбрачны дети! Ты чё, мать! Мы ж с тобой дальше райцентра нигде не бывали! А она: “Как это! Ты что, забыл? Ты же в город ездил, когда дочке хватеру дали! И потом ишшо, когда внучка родилась, мы с тобой вместе ездили! Так что не спорь, бери ручку, пиши, что мы всё имушшество оставляем только своёй рОдной дочке, а всем невбрачным – шиш с маслом!” КакО имушшество?! Телевизер “Горизонт” да старые горшки! “Как это, - говорит, - старые горшки! А двести кусков хозяйского мыла в чулане! Кума достала, когда в сельпо работала. А четыре яшшика шпингалетов в сарае! Зять привёз, когда на заводе работал. А ишшо, помнишь, я в райцентре уценённые купальники купила? По рублю. Двадцать штук. Потом, правда, оказалося, что это кустюмы для борцов. Но их же теперя дороже можно продать!” Не, ты слыхал, Миша? Да мыло это никому даром не нужнО, одна вонь от ево! Щас все “Дурой” пользуются. Это ж надо было так мыло назвать, кто-то, видать, на ево сильно обозлился! А шпингалеты! Вон мужик из Нижнего Тагила уже который год их продаёт и продать не может! И кустюмы енти борцовские не продать. Где ж столько борцов надЫбать в нашей деревне? Да и все наши борцы без кустюмов дерутся. В фуфайках, в основном! А она мне: “Ну и что, тогда можно верьх у их отрезать, резинки вставить и продать как трусы. Деньги будут. Да ишшо недвижИмость у нас есть: изба и кузов от “Победы”, в огороде стоит, недвижИмый!” В обшем, Миша, надоело мне с ей спорить. Она ишшо вымпел мой “Ударнику коммунистического труда” хотела в енто завещание вписать, но я не дал. Енто моя самая большая ценность, я его своим пОтом у Родины заработал! Пущай его со мной в гроб положат! В обшем, написал я завещание! Ну, думаю, слава те Господи, отвязался. Ага! Рано радовался! Она мне на днях преподносит новый сурприз! “Мы, - говорит, - тут с бабами решили, что нам наши имена не подходят. Так что ты теперича зови меня Саломея! Соседска Катька теперя Жулиана, а Кузьминична – донна Сильва. Остальных я ишшо сама не запомнила!” Ты представляшь, Миша! Саломея, едрит твою налево! Вот я сюды и подался, в Москву, к самому главному начальству по кИнам. Меня мужики нашей деревни послали с секретным заданием: чтоб запретили енти сериялы как вредные нашему обшеству! Не то что жить – помереть спокойно не дают! Так ты подмогнёшь мне, Миша? Давай вместе к ентому начальству сходим? Завтрева давай и сходим, а то мне надо скорее секретное задание выполнить да к Саломее своей вертаться!