Николай прикурил от спички, подождал, пока она догорит, и отложил в сторону белую с жёлтым пачку «Столичных».

Вчера за сарайкой он наткнулся на двух соседских пацанят – Павлушку и Стёпку, которые сидя между кустом ежевики и зарослями репейника, пускали дым «по-взрослому». На его растяжное: «Та-ак. Балуем?», захныкали, а потом прорвались потоками крупных слёз по грязным загорелым мордашкам. «Дядь Коль, дядь Коль, не рассказывайте!» Он конфисковал у них такую же, как у него пачку. Оставшиеся сигареты разломал и рассыпал табак прямо на землю: «Кто вам в сельпо курево продаёт? Тётка Люба?» «Нет, нет», - наперебой заговорили мальчишки. «Это я у папки» - шмыгнул носом Стёпка, после чего оба съёжились и замолчали. Спички тоже забрал, положил в карман брюк со словами: «Спички детям не игрушка. Ещё раз увижу…», и широко пошагал к дому.

Николай лениво вдыхал горьковато-сладкий дым, щурил глаза на летнее солнце. Безоблачное небо дышало на землю жарой. Неожиданно перед ним возник Павлушка.

- Ну?

- Да я так, - пристроился рядом на завалинке сосед. Молча поковырял носком облупившейся сандалии землю. – Дядь Коль, правда, что у тебя Кремль есть?

- Ну, есть.

- Покажешь, а? – проникновенным шёпотом попросил Павел.

 

Родился и вырос Николай тут, в Петропавловке. Почитай, так за всю свою жизнь нигде, кроме районного центра и не был. Только книжки читал про города всякие. Работал Коля в реммастерской МТС. Трудился хорошо, добросовестно. Вскорости на трактор посадили. Там и пристрастился к куреву. Сутки-то в страду короткие, как и северное лето. Хорошо, что хоть ночи светлые. Работали тяжело. Чтоб не уснуть, смолил одну за другой. Из-за этого пристрастия увлечение появилось. Начал пачки из-под сигарет собирать. С названиями городов встречались редко.

Потом, в конце 70-х в деревню пришла цивилизация. Появился у них с женой первый чёрно-белый телевизор «Чайка 206». Собирались по вечерам в их доме всей улицей кино посмотреть. Каждый приходил со своим табуретом, бабы приносили печёное, мужики иногда поллитру. По воскресеньям, пока бабы по хозяйству, являлись, как на работу, в основном любители «Клуба кинопутешествий». С интересом вглядывались в голубой экран, где хриплый голос вещал о заморских странах, обсуждали потом чужое житье-бытье, сравнивали со своим. Долго курили на крыльце, рассуждая о том, что неплохо бы для начала в своей столице побывать. После таких перекуров росла у Николая мечта съездить в большой город. Тут ещё одна пачка в коллекции появилась с гордой надписью «Ленинград». Николай и не помышлял говорить жене о своём желании – засмеёт ведь. Ещё тогда, когда он впервые открыл ей свой интерес к далёким городам, а затем стал строить планы, как они денег накопят да поедут, Катя заливисто смеялась: «Бедному жениться – ночь коротка, так и тебе этот город…».

Вот в это время нашёл Николай новую забаву-тайну. Посмотрит передачу, потом - шасть в библиотеку, книжек наберёт про памятники всякие и читает, читает запоем. Сначала читал, а тут увидел, как Митрич из спичек домик складывал, вот и загорелось ему тоже попробовать. Да не абы какие домики, а замахнулся Коля на дворцы. Первым сложил, конечно же, Кремль. Работал долго и увлечённо. Как же! Главный памятник страны делает. Пусть в миниатюре, но всё же. Мужики ему спички коробками носили. Сидели рядом, приглядывались к работе соседа да изредка одобряюще покрякивали.

Со временем телевизоры мало-помалу стали появляться в деревенских домах. Компания распалась сама собой. И Николай заканчивал своё творение в полном одиночестве. Когда спичечный Кремль предстал перед ним во всей красе точной копией настоящего, удовлетворённо хмыкнул. Взъерошил широкой ладонью рыжие волосы и радостно засверкал глазами: «Катюх, Катюха! Посмотри, что вышло-то!»

 

Катерина поначалу очень была довольна, что он, Коля, первым купил на премию за отличную работу в совхозе не что-нибудь, а телевизор. В деревне все хвалили его и по-хорошему завидовали. Гордо она тогда несла себя по центральной улице и, на заискивающее соседское «Здрасьте!», важно кивала головой. Нравилось ей быть в центре внимания, чувствовать себя доброй и гостеприимной хозяйкой. Хлопотала, встречала, рассаживала. Местные кумушки судачили: «Вот. И никакого клуба тебе не нужно. Муж так муж. При жене, при доме. Чего ещё надобно?» Но какое-то женское беспокойство селилось в душе у Катерины. Муж дома, а вроде, как и нет его. То раньше всё больше про землю да трактора говорил, а теперь уткнётся в книгу или спички с места на место перекладывает, думы думает. Сунулась было к нему с разговорами про ребятишек, соседи-то уже давно пообзавелись, ан нет тебе: «Погодь, Катюх. Здесь, видишь, какое дело… Кремль строю». И в постели тоже всё думает, думает. Не приласкает лишний раз, не прижмёт по-мужски, сильно, чтоб до хруста. Потому и деток нет, что о другом забота в нём… Всё города дальние у него на уме. Отвернётся Катерина к стенке, повсхлипывает потихоньку, помечтает и заснёт.

Достроил, наконец, свой Кремль. Посмотрела, вздохнула. Время идет. Пора бы и о семье побеспокоиться, а то всё вдвоём да вдвоём. Скучно. Обиделся. Сел на улице, открыл новую пачку «Ленинграда» и курит: «Знаешь, Катюха. Задумка у меня – Зимний дворец построить. А что? Вот Кремль стоит, как будто сам в Москве побывал. А теперь Зимний сделаю, как в самом Ленинграде…»

Ушла Катерина тихо, без скандала. Собрала вещи и уехала к старенькой матери в соседнюю деревню. Вечером вернулся с работы Николай, а в комнатах тихо, пусто. Лишь слышно, как муха о стекло бьётся. Потянулись к нему с утешениями старые товарищи. Как водится в таких случаях, не с пустыми руками. Садились за стол, сами хозяйничали, сами выкладывали на газету нехитрую закуску: «Пилось бы да iлось, та ще хотiлось». Николай закрывал свои карие, в грузных веках, глаза, запрокидывал голову и выпивал одним глотком. Мужики одобрительно хмыкали, и хлопали по спине: «Ничего, брат, держись. Бабское семя оно всё такое. Подлое. А ты не думай бросать дело-то. Вишь, как получилось?». Вторую рюмку сопровождали обычно присловьем: «Рюмочко крестова. Ты вiтъкiля? З Ростова. А гроши е? Нема. Ось тобi i тюрьма!..», показывая тем самым свои познания в малороссийском. Какого только народу не было здесь, на севере! После третьего тоста, говорили все разом и громко, ещё громче начинали стучать вилками об открытую консервную банку с килькой. Утром Николай просыпался, окидывал взглядом беспорядок на столе. Заворачивал остатки вчерашней закуски в газету, собирал пустые бутылки, выкидывал в помойное ведро. Шёл с больной головой и тяжелым духом к трактору.

Обрубил вечерние посиделки разом, как топором. Выставил друзей по угощению за дверь со словами: «Некогда мне. Строить буду». И улёгся на кровать с книгой, взятой вечером в библиотеке. На вопрос молоденькой библиотекарши, о чём хотел бы почитать, ответил: «Мне про Ленинград чего-нибудь». Она выбрала ему несколько книг, среди которых положила и книгу Достоевского: «Вот. Это не совсем про Ленинград. Про старый Петербург. Почитайте, интересно». Читал взахлёб, проникаясь духом старинного города. Курил «Ленинград», стряхивая пепел здесь же, на пол у постели. Вечерами засиживался далеко за полночь. Сооружал из спичек, выкладывая их одну за другой, маленький дворец. Отодвигался слегка в сторону, взглядывал с прищуром на то, что получается. Представлял, как поедет в северный город, с его таинственными улицами, разводными мостами и белыми ночами. Как будет рассказывать Катюхе про увиденное, когда вернётся… Катюхе… И ведь ни весточки не подаст, и не поинтересуется, как ему живётся-можется. Будто и не было между ними прожитых бок о бок лет.

 

- Пойдём, что ли? – бросил окурок под ноги Николай.

Не спеша направился в дом. Сзади затопал Павлушка. На пороге притих, потом, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, спросил:

- Где?

- Успеется. Не подгоняй, - Николай чувствовал себя настоящим мастером-зодчим, который открывает нечто перед учеником-несмышлёнышем. Подошел к шкафчику, вынул из него деревянный Кремль и поставил его посреди стола.

У Павлушки перехватило дух от восторга:

- Здорово как, дядь Коль!

- А то, - снисходительно отозвался тот.

Парнишка пошарил рукой в кармане брюк и вытащил оттуда коробок спичек.

- Вот.

- Опять у отца без спросу стащил?

- Не-е. Я сказал, что к тебе иду. Папка разрешил. Для дворца.

Николай взял из детской ладошки коробок, потрепал Павлушку по белой голове, да так и застыл на ней рукой. Затем приобнял мальчика за худенькие плечи. Что-то необычайно тёплое разливалось в груди.

- Вот так-то, брат, вот так, - проговорил Коля, с трудом проглатывая ком, невесть откуда взявшийся в горле. Горячо и сухо стало в глазах, в носу защипало. – Ну, ладно, беги домой, - подтолкнул легонько паренька к выходу. Посмотрел ему вслед.

Да… Как-то неправильно он живет. У других вон, пацанята подрастают. Сыновья. Сколько Катерина просила про ребеночка, а он всё отмахивался да годил. Нет. Неправильно он жил. Посмотрел на недоделанный Зимний. Открыл Павлушкин коробок, вынул спичку. Приладил её на положенное место. Неясное и неосознанное еще чувство тягостным камнем свалилось с плеч. Стало легко от неожиданной, самой по себе пришедшей мысли: «Так ведь это то, что никакой город, никакой выезд в столицу или куда, теперь ему не нужен вовсе…» Как радостно, как успокоенно думал он теперь обо всём. Сгрёб с рабочего стола почти законченный дворец и вынес его во двор. Весело вспыхнули спички. Сгорел Зимний быстро, дотла. «Вот и вся революция», - подумалось Николаю. Докурил последнюю сигарету, пустую пачку смял и кинул рядом с пепелищем. Нужно будет завтра «Столичных» купить. Что-то кашлять стал от «Ленинграда». Вернулся в дом, взял со стола Кремль, двинулся было к двери. Но развернулся и осторожно поставил его на прежнее место в шкафчик. Пусть будет.

Теперь за Катюхой. В деревню. Хватит в чужом доме гостить.