Памяти Ричарда Бротигана (1935 - 1984),

чей экспресс Токио - Монтана всё ещё в пути,

но уже скрылся за всеми горизонтами,

доступными человеческому глазу.

 

КОНЕЦ

Завтра я буду добровольно размазан по оконному стеклу, пытаясь разглядеть что-то новое в скалистом пейзаже. Но это будет завтра. Сегодня я сижу, погружаясь в вечернее безразличие тёплой каюты и замечая изредка, как в глазах случайного (ли?) попутчика угасает почти прошедший день. Всё – как всегда… нет, стоп. Всё – как никогда, привычно. Несмотря на то, что я так давно не был на борту лайнера.

 

Бездушный, но на удивление уютный монстр трогается, оставляя позади порт, а с ним – всё то, о чём я не имею ни малейшего понятия. Некоторых пугает чёрная бездна неизвестности, некоторых – тех, кто привык ощущать во тьме прикосновения маняще-холодных пальцев – притягивает. А как насчёт чёрной бездны неизвестности, оставшейся позади? О, да, я прекрасно помню, о какие ступеньки запинался, через какие перешагивал. Помню даже то, что лучше забыть. Помню... Но – не знаю.

 

Дождавшись, пока лайнер наберёт ход, я выхожу на палубу и облокачиваюсь на перила. Поток воздуха, огибающий корабль с двух сторон, уносит прочь всё, кроме сигаретного дыма. Возможно, мне только так кажется, но дым не подчиняется ветру, он лишь принимает нужное направление, как бы приглашая мощный поток воздуха пролететь мимо. Важно не дать очередному порыву (даёт ли им ветер имена?) вырвать окурок из пальцев и швырнуть за борт. Окурку здесь не место. Мне – может быть, тоже, но ему – точно.

 

ПРАВИЛА

Ещё ни одна гроза не заставила меня закрыть окно. Молния сверкает с другой стороны здания, видны лишь слабые отблески в облаках и ослепительные вспышки окон соседнего дома – в них разряды отражаются в полную силу.

 

В отголосках громовых залпов шёпотом звучит предупреждение: «Закрой окно и не смотри на вспышки!». Но зачем, если после каждого залпа испуганный ветер забивается в открытое окно вместе с ароматом только что отцветших трав?

 

РАЗЛИЧИЕ

Этот человек не удивился, когда узнал, что столица Норвегии – Осло. Он просто принял к сведению данный факт. Гораздо больше был удивлён я, обнаружив такой пробел в знаниях своего собеседника. Впрочем, сей факт мог не иметь для него ни малейшего значения, он собирался проделать путь на велосипеде от Бергена до Норд-Капа. Осло – на юго-востоке и совершенно не причём. Можно пройти любой путь, пристально глядя по сторонам, замечая все детали, но упустить главное. Скорее всего, на самом пути это никак не отразится – за исключением того, что ты, по незнанию, не будешь сожалеть об упущенном.

 

Он не знает, что Осло – столица Норвегии, а я могу так никогда и не добраться до Норд Капа. Вот и вся разница между нами.

 

Надеюсь, за тарелкой креветок и козьего сыра в ближайшем бергенском кафе он забудет наш разговор.

 

ПАРОХОДЫ НА ХАФЕЛЕ

Нам смежит глаза одиночество,

И в покоях наших будет покой.

Только рыбки скользнут из окон в окна,

Только ветер в коралловых ветвях.

 

Два раза Георг Гейм повторил это четверостишие. Два раза – в разные годы. Повторил и утонул в водах Хафеля. И начались разговоры – о предчувствии, об озарении. Да и друг-поэт, ван Годден, так вовремя сошёл с ума – чем не повод для мистификаций. А парень, возможно, просто не боялся делать свой выбор.

 

«...И плещут волны в густом камыше,

Там, где на западе, холодном, как лунный

Свет, застыла дымная полоса…

Дорога мёртвых в бледное небо»

Пароходы на Хафеле.

 

ЗАБЛАГОВРЕМЕННО

Кто скажет мне, что зубы – не самая подлая часть организма – не буду спорить до выпадения оных, а, пожалуй, поздравлю со счастливым заблуждением.

Иногда появляется лёгкая зубная боль – как будто миниатюрная птичка пытается свить гнездо в твоей десне. Возможно, ты просто съел что-то слишком холодное или чересчур горячее. Но ты знаешь, что место миниатюрной птички может занять дятел, и в душе начинаешь заранее покряхтывать от боли. Через полчаса ты представляешь боль, которая возникнет, когда железная клешня будет выдёргивать твой зуб, и начинаешь материться и поскуливать – всё так же, в душе.

 

Вероятно, зуб соберёт остатки совести и утихнет, не начав болеть по-настоящему (по крайней мере, сегодня), но боль ты уже испытал.

 

Вероятно, твоего друга перевезут из реанимации в общую палату, а не в морг, но на твоих ладонях уже остались следы ногтей – так сильно ты стискивал пальцы на его похоронах.

 

О ПИВЕ?

Понятия не имею, почему в небольшой пивной на окраине Дрездена играла музыка Яна Сибелиуса. Финны не умеют варить пиво – если, конечно, не считать пивом их “Lapin Kulta”, большее похожее на газировку. Тем не менее, в отличной немецкой пивной, помимо главного национального напитка, кружки наполнялись ещё и великолепной музыкой финского композитора Сибелиуса...

 

Парню, сидевшему за два столика от меня, было явно всё равно, какая музыка неслась из колонок. Он приканчивал шестую кружку Варштайнера, и его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Только пару раз поморщился и вздохнул, взглянув на часы. Когда содержимое кружки в очередной раз оказалось в желудке парня, он подошёл к бармену и вместо чаевых отдал ему свои часы. Кто знает, дорогие это были часы или кусок пластмассы за пару евро – очевидно только одно: парень больше не хотел, чтобы они были ему нужны.

 

...Хозяина пивной зовут Стефан, он приехал из Варшавы и живёт с семьёй в скромном домике недалеко от Дрездена. Он обожает Сибелиуса и никогда не пробовал финское пиво. За что ему и спасибо.

 

ЧАЙКА

По узким рукавам Согнефьорда не курсируют лайнеры. Маленькие, почти прогулочные яхты не имеют там конкуренции, чему очень рады чайки, резвящиеся в создаваемых потоках воздуха.

 

Где-то между Фломом и Гудвангеном на невысокую, да и ненужную, в общем-то, мачту уселась чайка. Она сидела неподвижно, глядя по направлению движения судна. С минуту я смотрел на неё, но вскоре направления наших взглядов совпали. Я не спросил у чайки, что она высмотрела вдали, но сам я увидел за расходящимися скалами призрак зеленоватого горизонта далёкого южного моря. Прохладный, а иногда и холодный летне-норвежский ветер не сразу прогнал призрака - по сути, им было плевать друг на друга. Призраки южного моря и белизна чаек вызывают странные мысли о том, что я, пожалуй, жил.

 

О ШАХМАТАХ?

В шахматах принято продумывать всё на несколько ходов вперёд. Если ты коснулся фигуры – пути назад нет. Ты выпрыгнешь из окна или бросишься в поток машин, но тебя вполне могут откачать. Ты сломаешь позвоночник и будешь лежать в палате, не имея возможности пошевелиться. Ты будешь слушать, как в других палатах кашляют сломавшие шейку бедра старики, а на соседней койке, отгородившись занавеской, трахаются медсестра и главврач. Они прекрасно знают, что тебя кормят через трубочку, поэтому ты не встанешь, не отодвинешь занавеску и не предложишь свою посильную помощь. Они трахаются уже минут двадцать, но их настоящая подстилка – не соседняя койка, а твои увечья.

 

Ты нажимаешь кнопку обратной перемотки и либо радикально пересматриваешь свою жизнь, либо делаешь рокировку и для верности бросаешься под поезд метро.

 

Шахматисты всегда продумывают партию на несколько ходов вперёд, иначе даже ферзём можно пожертвовать бездарно.

 

КСТАТИ, О ШАХМАТАХ

Мы доигрываем последнюю партию. Всё шло как по маслу, никто не получал преимущества, было бы очень символично закончить патом. Но простить глупую ошибку означает унизить соперника, поэтому я срубаю его ферзя конём.

 

Это была неплохая идея – поставить на небольшой каютный столик зеркало и шахматную доску перед ним. Когда я тянусь к фигуре на чужом ходу – в зеркале протягивается рука с противоположной стороны. Это рука моего соперника.

 

Я срубаю вражеского ферзя конём. Соперник неожиданно закрывает лицо руками. Неужели он сам не заметил такой глупой ошибки? Я не понимаю, что его так потрясло, но разбираться некогда – лайнер уже почти в порту.

 

Я собираю вещи, вешаю на плечо потёртую спортивную сумку и иду на выход. Партия так и осталась недоигранной, а мой соперник в зеркале так и не сменил позы.

 

Уже выходя, я замечаю, что мы оба играли чёрными.